Через неделю началась война. С батальоном морской пехоты Сергей Лясгутин убыл на фронт. Дрался, как все моряки. В бою под Голованевском, во вражеской траншее, ранили в грудь, очнулся в плену. На пороге смерти с особой жадностью захотелось жить.
Вспоминается Хелмский лагерь, рыжеусый кричит:
— Братцы, моряк — немецкая сука!
Очутившись в плотном кольце пленных, Лясгутин разрывает на себе тельняшку, тычет в шрам на груди:
— Вот какой я предатель! А из вас сколько раненых? Думаете, смерти боюсь? Бейте, посмотрите, как моряки умирают.
Разошлись пленные, остался один — Иван Никодимов. Подошел вплотную:
— Ты предал!
— Это почему же? — настороженно разглядывает непонятного парня. Что ему известно? Ни разу не виделись, значит, не мог слышать его разговор с рыжеусым.
— Почему? — переспрашивает Никодимов. — Кроме тебя и меня, никто не знал о подготовке побега.
— Какого побега?
Уже догадался: этот пленный собирался бежать с рыжеусым. Зачем же сейчас заговорил? Если считает предателем, почему не боится доноса? Все ясно, убьет! Верзила задушит сейчас, как цыпленка. От него не удрать: другие помогут. Единственный шанс — тянуть, пока подойдет полицейский или немецкий солдат.
— Не знаешь, какого побега? — горько усмехнулся Иван Никодимов. — Мы с Николаем договорились бежать и решили тебя звать с собой. Поверили в твою тельняшку, в то, что ты стоящий парень, раз не вешаешь нос.
Не может Никодимов поверить, что моряк, раненный в боях, в лагере проявляющий стойкость, — предатель. Вот и решил объясниться: всякое в жизни случается. Понял Лясгутин, что верзилу одолевают сомнения, возродилась надежда на жизнь, подумал: «Еще посмотрим, кто кого облапошит, кто окажется в дураках!»
— Ты начистоту — и я начистоту, — бьет себя кулаком в грудь. — Да, предложил Николай бежать, я согласился. Сегодня повстречал Николая, хотел подойти — вдруг полицейский. Сам не пойму, как получилось, только я не шкура. Может, Колька еще кому предлагал бежать или по другой причине задержан.
Если бы Лясгутин отрицал разговор о побеге, предательство выплыло бы наружу, но он говорит все как есть. Может, и вправду Николай на свой риск еще кому-то доверился?
— Смотри, моряк! Если сбрехал — замучает совесть, сдохнешь, как последняя гадина.
Отвернулся Иван Никодимов, вздохнул и побрел. Раздирают сомнения: неужели подарил жизнь предателю?
И Лясгутин идет сам не свой. Завтра могут назначить полицейским. Как тогда посмотрит в глаза Никодимову? Один выход — и его… На половинке нельзя останавливаться: и в дерьме измараешься, и не спасешься. Играть — так на всю катушку, иначе ни к чему эта музыка. С таким решением и направился к Мусфельду.