Когда о нем доложили обер-лейтенанту Мусфельду, тот допрашивал Николая Петрова. Прервал допрос, перешел в другой кабинет, вызвал:
— С чем пришел?
— Установил еще одного участника заговора, — доложил Мусфельду. — Опасный, надо брать сразу.
— Молодец, времени зря не теряешь!
Расспросил Мусфельд о том, как удалось разоблачить Никодимова, потрепал по плечу:
— Ловко! Назначаю тебя полицейским! Старайся, и все будет гут. А сейчас с полицейским Мисюрой задержи преступника.
С какой совестью идти за верзилой! А что такое совесть? Ее не мажут на хлеб, не пьют вместо водки. Час тому не знал верзилу, пройдет час — больше не встретимся. За так, кроме смерти, ничего не дают.
— Герр обер-лейтенант! Пленные чуть меня не убили. Не отдадут Ивана… — осекся, встретив насмешливый взгляд Мусфельда. — Не боюсь, неохота помирать зря.
Рассмеялся обер-лейтенант, еще раз похлопал по плечу:
— Помни: собака боится палки! Веди себя так, чтобы всегда боялись тебя. Но поскольку у тебя еще нет палки, с тобой пойдет один немецкий солдат. Один! И ты увидишь, как эта вшивая сволочь станет перед ним на задние лапки…
Хорошо в полиции: спит на мягком, жрет до отвала, одет в красивую форму. Но какой-то червяк грызет душу. Может, стыд, может, страх? В глазах пленных столько ненависти, а обер-лейтенант требует комиссаров, евреев, тех, кто намеревается бежать.
Раскрылась дверь камеры, раздается команда:
— Лясгутин, к следователю!
Снова очная ставка. Снова Лясгутин и Мисюра готовы то изобличать друг друга, то сообща отбиваться от следователя. Цель одна — поменьше взять на себя, побольше свалить на другого.
Харитоненко допрашивает об участии в ликвидации гетто Дрогобыча. Признают только сторожевую службу. Да, охраняли гетто, конвоировали евреев на кирпичный завод, ничего плохого не делали. Да, стерегли во время работы, но на заводе за евреев отвечали мастера, они же, вахманы, в это время скучали. После работы отводили евреев в гетто. Мисюра так и сказал: отводили. Ухмыльнулся Лясгутин: ловко рассказывает — не гетто, а детский садик. Посмотрел бы гражданин следователь, как тогда Колька воспитывал этих деток. На улицах гетто лютовала зима, и Мисюра не мог без смеха смотреть на дрожащих от холода евреев. Для пущего веселья придумал зарядку, заставлял прыгать и бегать. Он, Лясгутин, усовершенствовал эту игру — пел под зарядку одесские песни. Не все евреи прыгали как следует, Мисюра подгонял лентяев кнутом. Правда, несколько симулянтов сдохло. Понравилась немцам-эсэсовцам эта забава, для них Колька устраивал специальные представления.