— Еще раз заявляю, что к этим тайникам не имею никакого отношения. Теперь не культ, не пройдет липа, прошу занести в протокол! — рвутся наружу растерянность и волнение, прикрываемые деланным спокойствием и вызывающей наглостью.
— Не беспокойтесь, все занесем в протокол: и бриллианты, и ваши объяснения.
Занесет! — не сомневается Мисюренко, стараясь успокоиться — Пусть заносит, придет время — потолкуем об этих бриллиантах. Не я должен доказывать, откуда они, это ваша забота. Не докажете.
Дошли до ванной. Капитан и тут простукивает, проверяет каждый стык зеркальных плиток и кафельного пола. Совсем не ко времени Николаю Ивановичу вспоминается, как в этой ванной забавлялся с обворожительной Катенькой.
Вернулись в кабинет. Капитан Селезнев не находит на письменном столе места, чтобы написать протокол.
— Не квартира, а склад! — презрительно хмыкнул старик. — Тесновато вещичкам, человеку и вовсе нет места.
— А какое, гражданин понятой, это имеет отношение к статье о политике, по которой предъявлено мне обвинение? — выясняет Мисюренко вежливым тоном.
— Политика, да еще какая! — задумчиво говорит Екатерина Андреевна, учительница из пятой квартиры. — Конечно, хорошо, когда люди живут в достатке, но плохо, когда вещи съедают людей, разрушают нашу совесть и принципы.
Наконец составлены протокол и многостраничная опись обнаруженных ценностей. Капитан Селезнев закончил читать, и опять заговорила учительница:
— Хрусталь, золото, картины — сотни тысяч рублей, а на сберегательной книжке — двести пятьдесят четыре рубля, Ужасно!
— Слетелось воронье! — утирает слезы Мария Петровна.
— Не плачь, Мария, — успокаивает ее Мисюренко. — Материальное благополучие — не преступление. Нам нечего бояться. Какой такой ужас увидели вы, уважаемая Екатерина Андреевна? Охота покопаться в наших доходах-расходах? Не утруждайтесь, без вас покопаются. А я не боюсь, все нажито честно.
— Позвольте? — обращается к Селезневу не по возрасту стройная седоволосая женщина.
— Пожалуйста!
— Мария Петровна и Николай Иванович, стыдно так со мной разговаривать. Я учила вашего Владимира. Ходил аккуратный, чистый, но оставался загадкой. Не могла понять, откуда такое презрение к товарищам, почему никому не верит, никого не уважает. Теперь поняла.
— Не уважает, не верит! — зло передразнивает Мисюренко. — Закончил школу, институт, работает. А те, что уважали и верили, по пивнушкам долдонят: «Вась, ты мне веришь?»
— Теперь поняла! — повторяет Екатерина Андреевна раздумчивым тоном. — Вы не верите в Советскую власть, не верите людям, не верите советским деньгам, ваш бог — золото, хрусталь, драгоценности. И сына таким воспитали.