Странный странник возник в отдаленье,
С кожей, бурого камня грубей.
Он, приблизясь, упал на колени.
— Царь, мне жить не под силу. Убей.—
Кто он? Что он сказал Искандеру?
Он никто в бесприютстве своем.
Но когда-то у шумных шумеров
Был верховным жрецом и царем.
Бог луны, независтливый Нанна,
Вел по жизни царя и жреца.
Тот имел все, что было желанно,
А желаньям не знал он конца.
И на вечную жизнь он согласье
У богов получил наконец.
Триста лет упивался он властью,
Украшая державный венец.
Жил он, лестью людской окруженный.
А меж тем в суете бытия
Друг за дружкою старились жены
И от немощи мерли друзья.
Стал тираном он. Собственноручно
Резал, вешал… Натешился всласть.
А потом ему сделалось скучно,
И тогда опостылела власть.
Сгибли хилыми старцами дети…
Царство сжег он — пусть канет во тьму…
Ничего не осталось на свете.
Что бы дорого было ему.
Он протягивает Искандеру
Руки — серые корни дерев.
Потерял он желанья и веру,
Состраданье, тревогу и гнев.
Серый мир над его головою,
Хоть небес не найти голубей.
Он с последнею просьбой живою:
— Царь, я знаю: ты добрый. Убей! —
И вскочил Искандер потрясенный.
— Все ты лжешь, залежавшийся хлам! —
И сверкнул уже меч занесенный.
Тот, что шлемы рубил пополам.
А упал вопросительным знаком