Лизке никак не хотелось, чтобы Алексей Иванович застал здесь Ляльку. Соврав, что ей нужно уйти сегодня пораньше по делам («Нет, сегодня некогда, дома развели стирку, нет, когда же позже — завтра рано вставать, да и надоело уже по этому парку шататься, сколько можно!»), Лизка проводила подругу и бегом вернулась обратно. Уже прошло десять минут после условленного времени, она испугалась, что он был и ушел («Тетя Шура, в библиотеку никто не приходил?»), попробовала разбирать книги, но только напутала все.
Алексей Иванович пришел спустя еще десять минут, запыхавшийся и веселый:
— Вы не сердитесь? Извините меня! Мы ведь — люди подневольные, подъяремные. Считается, что мы отдыхаем, а мы работаем с утра до ночи — и все торопимся, боимся пропустить какую-нибудь процедуру, или воду не вовремя попить, или омлет не съесть. Честное слово, я так привык здесь к мысли, будто я болен, что если я в ближайшее время не устрою какого-нибудь бунта: не пропущу процедуры или не напьюсь, как сапожник, — то уже никогда не смогу быть здоровым!
В тот вечер они гуляли в самых дальних углах парка, где неизвестно, ухаживает ли кто-нибудь за цветами или они сами растут, довольные уже тем, что им никто не мешает. Алексей Иванович сорвал ей розу, оцарапав руку до крови, и Лизка, еще по дороге в парк ожидавшая, не поцелует ли он ее, сейчас думала, что, господи, как хорошо, наконец-то она дождалась по-настоящему чистого товарищеского отношения, без всякого хамства и грязных мыслей, такого отношения, какие были в том студенческом походе! Она только пугалась теперь его расспросов, пугалась тем больше, чем проще и заботливее он был. Она боялась, как бы тень ее дурного прошлого не упала на эти необыкновенные отношения. И когда возвращались, думала — хоть бы не встретился Сенька Рыжий или еще кто-нибудь из этих пошляков.
Но недалеко от дома она увидела обнявшуюся пару, молчаливо вжавшуюся, чуть не ушедшую в стену, и вдруг представила, как ее молчаливо, неподвижно обнимает Алексей Иванович, но тут же она вспомнила о тоненьких своих ногах, о некрасивом лице с неприятно большими глазами. И от всех этих мыслей о Сеньке Рыжем, о поцелуях, о себе она совсем позабыла, о чем говорит Алексей Иванович, она только слабо слышала интонации: ласковые, ласково-насмешливые, допытливые.
— Да вы меня совсем не слушаете! О чем вы думаете? — сказал Алексей Иванович, беря ее под руку, как бы для того, чтобы вывести из задумчивости.
И оттого, что он взял ее под руку, от неожиданного вопроса она вздрогнула.
— Мы уже пришли. Я здесь живу, — сказала она вместо ответа.