Былого отчаянного веселья в компании уже не было. Годы были трудные, голодные, а люди стали спокойнее. Гуляли тише, с оглядкой на завтра. Любители «ягодки», конечно, не перевелись, но они уже не рвались на люди пошуметь, повеселиться. И сестрам, падким до выпивки, приходилось хитрить и изворачиваться.
Теперь у Лизки появились свои ухаживатели — из отдыхающих. Стоило такому новоявленному поклоннику назначить ей свидание, как неизменно разыгрывалось одно и то же представление.
Поклонник мялся где-нибудь в переулке, пока Лизавета «задерживалась». Выпархивала она как раз тогда, когда «вздыхатель» начинал нервничать. Торопливо извинившись, она принималась ахать, что вот ведь какая история — у ее подруги день рождения, не пойти никак нельзя, обидятся, вот она и подарок приготовила, но удобно ли будет опоздать, там уж, наверное, давно веселятся, к тому же она не предупредила, что будет не одна. Поклонник наскоро добывал где-нибудь выпивку, а если уж очень совестливый был, то и подарок. Когда они являлись к сестрам, те сидели у стола с двумя пустыми бутылками (от прошлой пьянки) и остатками винегрета.
— Что же ты так поздно? А мы ждали, ждали тебя, думали, ты уже не придешь… Ой, извините! — «смущались» они, будто бы только что заметив стоящего за спиной у Лизки гостя. — Даже и не знаем, чем вас угостить! Всё съели, всё выпили!
— Вот мой подарок! Поздравляю, — говорила между тем Лизка («Кто тут, черт бы вас подрал, родился?» — шепотом, на ухо).
Шутили, смеялись, рассаживались вокруг стола.
Сестры жеманничали: «Мы ведь уже выпили», а гость, освоившись, подливал: «Ничего, в такой день можно и побольше выпить», и, махнув рукой, женщины соглашались. В это время проголодавшаяся на работе Лизка налегала на винегрет («Не могли побольше оставить? Чертовы имениннички, весь винегрет сожрали!»)
Кроме сестер и Лизки к тому времени в компании еще оставалась Зинаида, полненькая, с неподвижным и значительным выражением лица женщина. Пока не выпьет, она почти и не говорила, глядя куда-то мимо собеседников редко мигающими, строгими и испуганными, как у курицы, глазами. Начиная пьянеть, она только краснела и еще плотнее сжимала губы. Но наступал момент, когда Зинаида вся разом мягчела, и тогда ее легко было уговорить плясать. Плясала она подолгу, так что надоедала всем, и пела неизменно одну и ту же частушку, пела крикливым голосом:
Давай, милка, тинтиль-винтиль,
Не умре-ом от ентого!
Отплясав, она уже норовила сесть не за стол, а к кому-нибудь на колени.
Нередко гость, оказавшись в компании, забывал о Лизе: льнул к сестрам либо поддавался Зинаиде. И Лизка не сердилась, спешила убраться домой («Черти, куда задевали мой «подарок»? Вот только затеряйте — убью!»). Если поклонник предпочитал ее и деться было некуда, она отдавалась, без удовольствия и без капризов. Если же можно было обойтись без этого, она и обходилась.