Скоро все они жалели лишь об одном — что на целые сутки позже узнали друг друга.
Гена, два раза поднимавшийся на Эльбрус, говорил:
— Это так здорово, что потом уже человек не может отказаться от альпинизма.
И Ксении казалось, что именно потому, что не восходила к вершинам, не знает она самого главного, и она все допрашивала жадно, что это такое, на что похоже.
— Ну это так, — говорил Гена, — это так, словно видишь половину мира… Причем лучшую половину! — добавлял он, счастливый, что нашел верные слова.
«Как хорошо он сказал», думала Ксения, завидуя ему, что он видел лучшую половину мира, и радуясь, что такое бывает, даже если она этого не испытала.
Леша тащил ей чай, и, благодарная за то, что ему приятно услужить ей, она думала, что, может быть, той половины мира, которую видел Гена, еще недостаточно, нужна еще часть, которая в Лешиной доброте. Пусть это не половина, уточняла она мысленно, взвешивая на внутренних весах, а лишь одна сотая или даже тысячная!
Гена прочел стихотворение Симонова. Разговорились о стихах. Они болтали, когда уже спал весь вагон — так счастливо нашедшим друг друга, каждому из них жаль было уснуть.
И совсем уже поздно Володя, окончательно простивший Ксению, рассказывал ей о родном Сахалине, и было ясно, что этот красивый суровый мальчик, которого любила Ксения любовью старшей сестры, тоже знает что-то такое, чего не знать — значит не ведать главного.
Кондуктор ее разбудил, когда солнце только взошло. В вагонах и особенно у раскрытого в тамбуре окна было холодно. Вдали уже виднелись отдельные горы, странные в широкой степи, как туши древних животных. Голова, конечно, болела, но сон прошел, едва она увидела горы, едва поняла, что уже совсем близко дом.
Ребята спали как убитые, хотя четыре часа назад хотели ее проводить. Володя спал на животе, свесив тонкую руку. Гена, раскинувшись, время от времени всхрапывал. Один Лешка проснулся-таки на мгновение, свесил лохматую виноватую голову, пробормотал:
— Я сейчас… помогу… чемодан…
Но тут же заснул.
Это было немного грустно — слишком крепкий их сон, расставание навсегда: без адресов, без возможности встретиться. Однако поезд уже шел меж садов и перелесков, уже показывались то слева, то справа Джемушенские горы — и подхватив чемодан, она заспешила к выходу. От двери ее оттеснил зевающий проводник, долго протирал ручку, потом поручни, и наконец поезд остановился у пустой платформы, выпустив оглядывающихся курортников.
Пока ждали автобус, пока ехали по зеленому коридору лесной дороги, утро все разгоралось. Просвечивающая солнцем листва становилась все ярче, все радостнее, тени становились все глубже и как бы влажнее, тропинки, пропадающие в зеленой чащобе, все заманчивее.