— Мне это кажется уверткой, ложью, — спокойно откликалась Маргарита. — Возможно, потому, что я не очень живая сама… Моложавость тут не при чем. Может, и моложавость-то как раз оттого, что я не очень жива… Я слишком жила ими. А их из меня вынули. Мать, у которой погиб ребенок, — калека, как бы здорова она ни была.
* * *
Ксения снова перебирала в мыслях тех, которые влюблялись в нее, но которые не только отступились, но и невзлюбили ее. Все верно — она была им чужой. И своей могла бы стать, только отказавшись от себя и став их спутницей. Она была им чужой — привлекательна и отталкивающа, как чужестранка. Не зря ее имя — Ксения.
Как-то Людвиг рассказал древнюю еврейскую легенду. О женщине, которая была прежде Евы, но сама по себе, а не плоть от плоти, не кость от кости мужчины. Бог прогнал ее от Адама, потому что не такая жена нужна мужчине. И с тех пор женщина бродит по миру одна, а когда видит костры становий, приходит и расчесывает волосы у чужих костров.
Ксения расчесывала свои волосы и смотрела, как от света вспыхивает в них рыжее, как отблеск чужих костров. Ксения — чужая, чужестранка. Ксении — застольные песни гостям, песни-подарки…
Горестны песни мои,
Поминально мое застолье…
…………………………………
Моих волос не оставляет ветер,
Людской костер не обогреет рук,
А в звездном этом бесконечном свете
Так много мук.
……………………………………………
Я не одна,
За мною мир и мир…
…………………………
Я только руку протяну —
Костер сворачивает пламя…
…………………………………
Вот вы собрались у костра,
Мужчины во плоти и крови,
И цель желания проста,
Но нет во мне для вас любови.
Рассказывали, что в войну Джемуши не бомбили. Ксения пожимала плечами: что же бомбить — деревья, что ли? — Ни промышленности, ни транспорта. Но джемушане утверждали: не бомбили потому, что над городом воздушные ямы. Еще до войны у города разбился летчик. Ксения видела его могилу: вместо памятника пропеллер, похожий на перекрученное весло байдарки. Воздушная яма — как это? Место, где почему-то нет воздуха, и пропеллер беззвучно бьется, теряя опору, и тело самолета беззвучно обрушивается, проваливаясь в невидимое. Ксения смотрела вверх, в джемушинскую синеву, синеву, которая начиналась тут же, у деревьев и уходила в немыслимую глубь.
В спелой сини небес
Глазом ям не увидишь.
Вот так и умершие, и те, что не встретили их.
Странны слезы мои — по ком я ночами плачу?
В сочной сини небес глазом ям не увидишь.
Жизнь как будто сомкнулась, не тая в своем изобилии пустот. Но они есть — эти провалы и ямы.
Только забьется в беззвучном реве пропеллер
И будет падать сердце
С теми, кто любил ее, и с тем, кого как будто любила она, была Ксения раздражительна, вздорна, надменна, жалка, и теперь она знала, почему.