Да, всю жизнь за мной следили. Пытались устроить провокации. Как-то в Свердловске я обнаружил в почтовом ящике фотографию отца… прогуливающегося по Буэнос-Айресу. Мама схватилась за сердце. Точно, отец! Но в Аргентине он не бывал! Мы не знали, что и думать.
Через несколько месяцев опять подбросили, на этот раз журнал «Вокруг света» с тем же снимком. Подпись, конечно, ничего не объясняла: «В шумной неистовой столице Аргентины есть и сравнительно спокойные уголки. Один из них площадь Мая, где расположен дворец президента». Фотография датирована 1958 годом. Эта загадка продолжает мучить меня до сих пор. Как, впрочем, и много других.
— Вы остаетесь Сергеем Алексеевичем Гегечкори?
— Пока.
Он умер Сергеем Гегечкори в октябре 2000 года.
Светлана Гурвич (Бухарина)
Дочь Николая Бухарина (Бухарин — один из ближайших соратников Сталина в 20-е годы, автор знаменитого лозунга «Обогащайтесь!», ставшего «паролем» нэпа, новой экономической политики; член политбюро ЦК ВКП (б), главный редактор «Правды» и «Известий, академик АН СССР) носит фамилию матери. Светлана Гурвич. Как и в случае с Серго Гегечкори, Светлану хотели «спрятать» за фамилией матери. Правда, совсем по другой причине. Ее мать, предвидя неизбежное крушение Бухарина, сама пыталась таким способом защитить свое дитя.
Тщетная попытка! Наивная материнская хитрость не могла никого обмануть. В Кремле все давно было решено. В приговоре по делу Светланы Гурвич записано:
«Достаточно изобличается в том, что является дочерью Николая Бухарина…»
Революционные перевороты, отменяя все законы, не в силах отменить этот — революция пожирает своих детей. Если не уничтожает физически, пытается сломать нравственно.
Неизвестно, кому больше повезло — сгинувшему где-нибудь «на Воркуте» «врагу народа» или сыну его, оставшемуся мыкать жизнь в обмен на отречение от папы-уклониста. Когда миллионы людей поставлены перед нечеловеческим выбором, человечности сильно убывает.
Страшнейшее преступление советской власти — она ставила людей перед нечеловеческим выбором.
Владимир Вернадский, крупнейший российский ученый, состоял в переписке с коллегой, бежавшим от российских «окаянных дней» в Париж. Тот спросил как-то, не опасается ли Владимир Иванович неприятностей из-за связи с эмигрантом. Вернадский ответил запальчиво:
«Калечить свою жизнь боязнью сношений с близкими и дорогими считаю прямо невозможным. Это было бы прямым подчинением».
Высказывание легко датировать — 20-е годы. В 30-е, когда уже вовсю работала костоломная машина КГБ, такого открытого выражения независимости и достоинства в СССР уже прозвучать не могло. Но и в 20-е это могли позволить себе только исполины масштаба Вернадского. Который к тому же, в силу наивности, свойственной гениям, не видел в октябрьском перевороте трагедии: