«Отношусь спокойно к формам новых государственных строений. Слишком велика масса народа и слишком много в ней талантливости».
Гиганту, умевшему охватить мыслью Вселенную, и в голову не могло прийти, что революция так встряхнет эту огромную массу людей, что окажутся подорванными самые основы ее жизни.
Жизнь в течение десятилетий в «прямом подчинении», куда затолкали всех, выработала сниженные нормы достоинства и морали. Достоинство по сниженной цене — не желаете ли?
Тот, кто имел силы не сломаться, но хотел выжить, должен был искать особые формы существования.
Светлану Гурвич я спросила:
— Чему вас научила жизнь?
— Умению молчать, — ответила она. — Я болтушка, всю жизнь боялась навредить кому-нибудь словом. Но все-таки научилась молчать.
Онемение… Несколько поколений прикусили язык. Осип Мандельштам видел в этом непоправимый урон. Опасался, что онемение двух-трех поколений приведет Россию к «исторической смерти». Смерть не наступила, но косноязычие, с каким наше общество пытается формулировать сегодня свои ценности и идеалы, есть следствие долгого молчания.
Светлану Гурвич следует отнести, наверное, уже к первому онемевшему поколению. Ей было 13 лет, когда в 1936 году арестовали отца. У Николая Бухарина была к тому времени уже другая семья. Но дочь он любил, и это знали в НКВД. Иначе зачем бы «Пионерская правда» сразу после его ареста напечатала вдруг фотографию Светланы на лыжах? Газету подкинули Бухарину в камеру — наверняка для психологического давления.
Николай Бухарин погиб в пятьдесят лет. Его дочери, когда мы встретились, было за семьдесят. Сама судьба подвела ее к мысли стать историком. То-есть человеком, чья профессия — искать правду о событиях, происходящих в человеческом обществе. Опасная профессия для тех, кто занимается ею честно.
Вопреки обстоятельствам, Светлана Гурвич стала серьезным историком.
Отец, которого отняли, и мать, с которой после освобождения ее из лагеря Светлана не расставалась ни на один день… Больше в ее жизни ничего и не было. Но большего она от судьбы и не могла ожидать.
При встрече (это было в разгар перестройки, в 1996 году) Светлана Николаевна мне показалась поседевшим, нет — беловолосым ребенком, простодушным и инфантильным. Рассказывая о чем-то тяжелом, делала «страшные» глаза, из которых вот-вот брызнут слезы. По-детски всплескивала руками. У нее есть манера, которую я долго не могла разгадать. Говорит, говорит, и вдруг останавливается, взгляд ее уходит куда-то далеко, внутрь… После чего либо продолжает тему, либо решает:
— Нет, это не надо.