— Ваши близкие хотя бы предполагали, кто это мог быть?
— Мы ничего не знали. Подозрения вообще сразу же пали на мать. Ее арестовали. Но и не будь подозрений, ее все равно ждала бы тюрьма — тогда был указ, по которому членов семей пленных офицеров интернировали.
Увели ее из дома, в чем была, в туфлях на высоких каблуках. Зимой, когда немцы подступали к Москве, заключенных перевели в Энгельс. От вокзала до тюрьмы пришлось тащиться по обледенелой дороге на каблучищах. Ма часто изображала, как конвоир ее подгонял:
— Быстрей, стрелять буду!
Она сняла туфли и доковыляла до тюрьмы босиком. Мама старалась рассказать об этом мне, маленькой девочке, позабавнее. И я всегда прыскала:
— Ну, ты прямо Зоя!
У всех на устах тогда была Зоя Космодемьянская3. Мама в ответ улыбалась.
Два года в заключении она отвечала на одни и те же вопросы. Как фотография отца в куртке попала к врагу? Почему он так быстро был окружен? Отчего? Как?
К середине второго года Ма уже привыкла к тюрьме. И когда однажды услышала:
— Вы свободны, — испугалась.
— Нет, нет, никуда я отсюда не пойду!
В тюрьме однажды случился эпизод прямо-таки трагикомичный. Прозвучал обычный приказ выйти из камеры. А до этого в допросах возник перерыв, и, как все необычное, он таил в себе угрозу… Ма оказалась в длинной комнате, где за столом сидели люди в военной форме. Взгляд ее приковали золотые погоны — такие она видела только в фильмах, на немцах. Пол качнулся под ногами… Чей-то голос прогудел:
— Успокойтесь, у нас новая форма.
— А я думала — всё, — вспоминала Ма. — Это — немцы. А тут свои. Какое счастье!
Два года разлуки отучили меня от слова «мама». Так на всю жизнь и осталось это «Ма». Она не обижалась и даже приветствовала это. В слове «мама» ей слышалось что-то слишком бытовое, а люди ее поколения бежали от быта, они стремились жить возвышенным.
В конце концов с Ма были сняты все подозрения. А предатель так и остался неизвестным.
— Сталину предлагали «выкупить» сына, обменяв на Паулюса. Мать простила Деду, что он этого не сделал?
— Такой вопрос даже не возникал. Как Дед мог это сделать? Освободить сына и оставить в плену тысячи других пленных? Кто бы ему после этого поверил?
— А свой арест она простила?
— Ма была уверена, что ее Берия посадил.
— И указ о необходимости «посадки» членов семей пленных офицеров — это она тоже считала нормальным?
— Что же во время войны может быть нормального? Такую меру она, думаю, считала необходимой. Что бы ни говорили о невинно арестованных, но ведь и измены случались. Кто-то же выдал отца, например…