).
Александр Бурдонский продолжает:
— В книге Льва Разгона «Непридуманное» есть такой персонаж — Рощаковский. Он был близкой к российскому престолу фигурой, считался другом Николая II-го. Не пожелав эмигрировать, он, естественно, оказался в лагере. На одном из этапов познакомился с Разгоном, которого озадачил признанием:
— Бог надо мною смилостивился, дал мне к концу жизни увидеть это счастье!
О каком же счастье говорил заключенный, старый человек на краю могилы?
— А хотя бы вот эта тюрьма. Я дожил до того, что увидел, наконец, тюрьмы, набитые коммунистами…
Заточенный этими же коммунистами в неволю, он радовался, видя, как Россия превращается «в самое могучее, диктующее другим народам свою волю государство». Дальше Рощаковский говорит о Сталине, и ход его мысли очень интересен:
— Вот новый наш государь — этот покажет всем, какой должна быть власть в государстве. Конечно, на первых порах — пережмет, да-да, пережмет… Потому что… всех своих друзей бывших, всех своих товарищей, всех перебить должен! В России всегда есть, кого убивать!
Это произносится не в осуждение Сталину. Главное для немощного зека — была бы Россия сильна! Очень любопытно: лишь бы держава была великая, а что собственная голова полетит, это его не волновало. Нужно понять этих странных людей, их психологию…
Я думаю — это мое открытие и к этому обязательно придут, — что режиссером сталинской судьбы был Троцкий. Я Троцкого читал. Тот сидел в Мексике и писал: весь Советский Союз — за меня. Все у меня схвачено: армия, офицерство, интеллигенция — мои. Дразнил, прекрасно понимая, на какую благодатную почву падут подозрения, знал сталинский характер. Писал:
— Сталин — это животное.
Хотя, не сомневаюсь, отдавал должное сталинскому уму. Но хотелось довести лютого врага до неистовства, до безумства.
Вначале Сталин понимал, что Троцкий блефует. Потом стал искать. А найти всегда помогут. Помощников нашлось предостаточно. Отчего их столько всегда? От низменности человеческой натуры? От страха?
Кстати, вот это — страх — я понять могу. Однажды расчесывал мамины волосы, перебирал их пальцами и вдруг отчетливо понял: сегодня ночью она умрет. Так и случилось. Всегда помню ужас, который пережил — уходит самый дорогой человек и не вернется никогда, никогда, никогда… Это чувство преодолеть очень трудно. И страна при Сталине держалась на страхе.
Страх — да, это я могу понять. Страх может заставить сделать самые неожиданные, жуткие вещи. У Троцкого же, когда он дразнил Сталина, было другое, совсем другое… Но как мне о нем говорить? Я не в праве судить или прощать. Не хочу бросать камней, как, впрочем, и цветов ни на чью могилу… Это если глобально. Но мамину искалеченную жизнь, это я точно знаю, простить не могу. Не говоря уже о несчастных уничтоженных, затравленных Аллилуевых.