Женщина развернута полубоком, на животе, ноги подкошены, одна рука поджата под себя, вторая тянется к дочери, дочь упала поверх. Лицо женщины не узнать. Пуля прошла от уха до уха, через рот, разорвав его, когда она обернулась. Ей всего тридцать три или тридцать четыре, но рана сделала ее старушкой с опухшим морщинистым лицом, нос расплылся, глаза широко открыты. Одета она простецки: джинсы, ангоровая кофта, футболка в сетку, бюстгальтер просвечивает. Дочь нарядная, в пышной юбке, свитер с ярким рисунком, две жидкие косички с блестящими резиночками. Пуля попала девочке в грудь, она развернулась, когда упала мама, она все увидела, но убежать не успела, не смогла, да и куда бы она убежала. Его знаменитый «Меркель» бьет далеко, гораздо дальше, чем здесь от кабинета до входной двери, с ним он ходил обычно на крупную дичь. После первой неудачи он перезарядил ружье, один патрон калибром поменьше, – попал в девочку. Кто и когда открыл дверь – мать успела в ужасе или хозяин перед тем, как застрелиться, – достоверно не установили.
В двух бокалах шампанское на дне, смешная закуска, может быть, клубника или что-то такое. На ворсистом ковре и блестящем паркете между диваном и столом – четыре липкие капли крови.
Писали про них много. Копали подробности, придумывали, добавляли ужаса. Про его увлечение охотой на экзотических животных где-нибудь в Азии, охотой ради охоты – загонял и отстреливал он несъедобную дичь. Про частые проблемы с психикой у сотрудников дипкорпуса. Про увлечение немецкими маршами и нацистской символикой. Про запрещенную родителями любовь. Про его специализацию по ядерному разоружению и теорию заговора (его устранили, а женщина с девочкой – случайные свидетели). Основной версией признали двойное убийство и самоубийство потом.
Судебная медицина бессильна восстановить события воочию. Судебная медицина достоверно может сказать, что мать упала первой. Что девочка должна была видеть, как разлетаются мягкие ткани и осколки челюсти, кусок языка и золотые коронки. Что девочка повернулась к убийце лицом. Что гнали их из кабинета, самой дальней комнаты. Что для девочки кто-то выбрал поменьше калибр.
Когда я слушала рассказы своего любовника – охранника в гостинице, я даже подумать не могла, что в медицине можно сомневаться, что лечение может приносить вред, что гуманизм иногда – прекратить лечение, что умереть, может быть, лучше дома, что эффект плацебо иногда срабатывает эффективнее самого дорогостоящего и надежного препарата, что каждый врач лечит по-своему, и много еще всего. Анатомия, физиология и биохимия представлялись чем-то единым и незыблемым, без вариаций и исключений. Медицину я принимала как математику и считала, что каждая следующая закономерность вытекает из предыдущей, продолжает и усложняет ее. Каждая следующая закономерность, которую приходилось изучать, выстраивалась в ряд с предыдущими или уходила в сторону, смещалась, пересекалась со многими или не пересекалась ни с одной.