Медицина, как я сама выяснила, – совершенно гуманитарная специальность, построенная на внутренней логике лишь отчасти. Со множеством вариаций, часто прямо противоположной разницей опытов и подходов.
Я разуверилась в традиционной медицине как системе, но продолжаю верить во врача. Да, на работе я вижу только отрицательные результаты, моя статистика всегда плохая, дай бог, чтобы мои цифры уменьшались, а истина, как всегда, где-то рядом. Боюсь, что современный принцип медицинских стандартов повлияет и на образ врача: когда у тебя есть всего две возможности – лечить по стандартам, как правильно, и сохранить себя или не лечить никак, если не по стандартам, потому что неправильно (так решили чиновники от медицины), то думать не о чем. В комиссионных экспертизах, которые проводятся по поводу жалоб на медиков, где комиссия отвечает на сложный вопрос о качестве оказания медицинской помощи, первое, что определяют участники, – в соответствии ли с московскими стандартами проводилось лечение. Если лечение было проведено по протоколу, даже если больному стало хуже или даже он умер, то это все равно половина успеха для врачей. Если врачи на свой страх и риск пробовали непротокольные методы, препараты, схемы, – это большой минус при оценке оказанной помощи, даже если на каком-то этапе это помогло.
Я даже подумать не могла, что в медицине можно сомневаться, что лечение может приносить вред, что гуманизм иногда – прекратить лечение, что умереть, может быть, лучше дома, что эффект плацебо иногда срабатывает эффективнее самого дорогостоящего и надежного препарата, что каждый врач лечит по-своему, и много еще всего.
Пока я училась в институте, я продолжала верить в медицину, думая, что вся путаница, которой набили мою голову, разрешится сама собой, когда я начну работать. Я думала, что, подходя к больному, буду легко считывать симптомы, складывать в пазл и лечить, естественно, успешно.
Помню, профессор на общей хирургии зачем-то начал свой цикл с риторического вопроса: медицина от бога или против него. Тогда мне было странно это слышать. Через пятнадцать лет после выпуска я часто вспоминаю этот вопрос, вся глубина и пропасть смыслов дошли до меня. Стоит ли лечить рак, если лечение изнашивает и калечит организм, стоит ли бороться до последнего с остаточными явлениями после туберкулеза, если препараты убивают печень? Стоит ли проводить реанимацию человеку восьмидесяти-девяноста лет, если потом нужно будет справляться с последствиями самой реанимации – переломами ребер, разрывами печени? Стоит ли продлевать страдания умирающего онкологического больного, поддерживая его питательными инфузиями, переведя на ИВЛ, регулируя гемодинамику?