Как правило, эксперты вскрывать детей не любят. Особенно женщины. В регионах, где один эксперт на километры, выбирать не приходится. В Москве существовало и отчасти действует до сих пор некое распределение, специализация: исследованиями трупов детей занимались в одном морге, трупы скончавшихся в стационарах от травм, ожогов и отравлений везли в другие морги, а для вскрытия огнестрельных и взрывных повреждений был еще и третий морг. Я детей исследовала, конечно, в интернатуре, в том числе новорожденных, и иногда исследую и сейчас, но это уже подростки с теми же травмами, ожогами или отравлениями. Моя наставница активно настаивала, чтобы я выбирала специализацией детство, потому что роста я маленького, мне физически будет легче. Я ее не послушала, хотя легче действительно было бы.
Я не вижу истории живых людей, я вижу истории болезни. Как Шерлок Холмс, я складываю мозаику из разрозненных кусочков. Передо мной – объект исследования. Я не могу сочувствовать всем. Я не могу умирать с каждым.
Когда дежуришь в составе следственно-оперативной группы, на месте происшествия у тебя нет никакой специализации, ты должен уметь осмотреть и описать все трупы, с разными причинами смерти, в разных состояниях, любого возраста. Самострел из дробовика в рот, когда голова больше по форме напоминает раскрывшийся цветок, мешок с костями с восемнадцатого этажа на козырьке подъезда, мумифицированный дедушка с зажатым в руках клочком газеты двух-трехлетней давности, сине-зеленый раздутый гнилой одинокий алкоголик и прочие. И детей. Новорожденных, грудничков, младших школьников, повесившихся от несчастной любви подростков. Всех.
Для меня самым страшным был мальчик-инвалид, который тихо скончался в своей кроватке при любимых родителях.
Я дежурила по Западному округу, вызов был в пятиэтажку-сталинку, трехкомнатная квартира на первом этаже, коммунальная, потолки три метра, в самой большой комнате живет армянская семья – мать, отец, старшая сестра, лет двенадцати, нормальная, здоровая девчонка, ходит в школу, и мальчик семи лет, имени не помню. Его кроватка стояла на самом светлом месте в комнате, у сестры было раскладное кресло, родители спали на диване.
Я не помню даже, какое заболевание было у него, я помню только его голову. Огромная, с арбуз размером, при этом треугольная, с выдающимся двумя буграми лбом. Редкие черные волосы, прямые, жидкие, лысина на затылке. Лоб и мозговой череп занимают две трети, одну нижнюю треть лицо. Лицо сужается к подбородку, тонкий, маленький, совсем не армянский нос. Крохотный рот с бледными губами, и большие карие глаза навыкате. Тело как у младенца, через бледную синюшную кожу проступают ребра, руки и ноги сломать боишься, когда трогаешь. Кроватка украшена лентами и шарами, на стене напротив самодельная газета с фотографиями родных и мальчика – бабушки какие-то, тетки, смеющиеся усатые мужчины вокруг кроватки. Несколько дней назад был день рождения. Тяжелая врожденная патология, доминирующий синдром в клинических проявлениях – гидроцефалия: нарушение циркуляции жидкости, которая есть внутри и снаружи, под оболочками, головного и спинного мозга. Причины, сопутствующая симптоматика, проводимое лечение – не помню ничего.