— Смотри только не угоди под экскаватор! — предупредил ее отец.
Несмотря на то, что было воскресенье, машины не переставали гудеть, и Игна время от времени морщилась. Она не видела мужа пятнадцать суток и за эти дни и ночи чего только не передумала. Все ее думы сводились к одному: лучше семьи ничего нет. И хорошо, что ее избрали в правление. Она ходила на заседания, слушала умные речи, да и сама часто вставляла веское слово, давала толковые советы, к которым сам председатель прислушивался. Домой шла довольная и гордая, с радостным чувством, что нужна не только мужу и ребенку, но и всему селу. Носилась по селу, хлопотала, уговаривала товарок, гасила пререкания и попреки, водила свое бабье войско в поле. Но радости эти, что перелетные птицы. В ее душе у них не было гнезда. Игна возвращалась домой, и все, что ее занимало днем, уплывало, испарялось, а она оставалась наедине с собой. И она поняла, что дом, семья — это ее гнездо, из которого она может выпархивать, чтобы приносить радость. Не было другого места, где она могла бы остаться наедине со своими мыслями, где можно было погрустить, повздыхать, а то и поплакать. Нет! Не может она поступиться семьей ради работы. Она уже почти была согласна с мужем, но ей хотелось доказать, что можно угнаться за двумя зайцами. Думалось, что если бы муж работал в кооперативе, она могла бы бросить правление. Но он неделями пропадает на своей стройке, не сидеть же ей дома, как в тюрьме. Она пришла к мужу раскаявшаяся, простившая. Он понял это с первого взгляда, и у него словно гора с плеч свалилась. Хлопотал, стараясь не ударить в грязь лицом, угождал гостям.
Они молча глядели друг на друга. Их взгляды были красноречивее слов.
С грохотом промчался товарняк. Игна вздрогнула.
— И как вы терпите эту трескотню, дивлюсь я вам! — сказала она, глядя вслед удаляющемуся поезду, застлавшему дымом и лес, и стройку. — Я тут сидеть не могу, а как вы можете спать, право, не знаю!
— Привычка! — простодушно смеялся Сыботин всем своим добродушным, в черную крапинку, словно забрызганным грязью, лицом.
Он один съел почти всю утку, выпил вино и встал из-за стола, до конца простив жену, будто ее раскаяние, не высказанное словами, воплотилось в эту жирную фаршированную утку, свежий хлеб и вино. Ему уже не нужна была ее исповедь, она была поднесена вместе с едой.
Игна убрала со стола, повесила сумку над его кроватью. Сыботин, войдя за нею в барак, притянул ее к себе.
— Пусти… люди!.. — шепнула она, а знойные глаза говорили о другом.
Они вышли из барака. Дым уже рассеялся, и лес улыбчиво манил светлыми прогалинами. За бараками, на деревьях, были развешаны выстиранные мужскими руками штаны, сорочки, простыни.