.
И напротив, «прямо противоположный метод творчества свойствен был, например, романтику революционной немецкой буржуазии – Шиллеру»[296].
Герои Шиллера Вильгельм Тель и Карл Моор, по Фадееву, лишь «на каждом шагу декламируют о свободе». Но стоит с них снять героические одежды и вдуматься в их декламации, «и перед вами вырастает фигура революционного немецкого лавочника, крики которого о свободе прикрывают основное для лавочника желание – свободы торговли»[297].
В творчестве немецкого романтика «буржуа» возвышает «и поэтизирует себя «мистифицирующей манерой изложения». В этом состоит художественный метод Шиллера»[298], определяемый Фадеевым как «идеалистический художественный метод».
Фадеев полностью отвергает романтический метод и заявляет, что передовой художник пролетариата не пойдет «по линии мистифицирования действительности», «по линии выдумывания героической личности, «как рупора духа времени», «по линии «нас возвышающего обмана»; он не пойдет по этим линиям потому, что «пролетариат не заинтересован в том, чтобы надевать на действительность маску, изобретать несуществующих «героев». Пролетариату незачем это делать, ибо он не собирается «навеки» закреплять свое господство, создать какую-то новую форму эксплуатации и угнетения, а ведет борьбу в интересах освобождения всего человечества от всех видов эксплуатации и угнетения»[299]. Именно поэтому он заинтересован в самом трезвом взгляде на действительность, в самом глубоком раскрытии ее закономерностей.
Реализм прошлого ближе нам, говорит Фадеев, но «в отличие от великих реалистов прошлого художник пролетариата будет видеть процесс развития общества и основные силы, движущие этим процессом и определяющие его развитие, т. е. он сможет и будет изображать рождение нового в старом, завтрашнего в сегодняшнем, борьбу и победу нового над старым. Но это значит, что такой художник больше, чем какой-либо художник в прошлом, будет не только объяснять мир, но сознательно служить делу изменения мира»[300].
Фадеев вступает в полемику с критиком Секкерской, отстаивавшей романтику. Этот спор, возникший в 1929 году, имеет особое значение. Через двадцать лет Фадеев окажется на позиции Секкерской и будет защищать романтику ее же доводами. А сейчас он решительно не согласен с ней: «Мы, видите ли, стоим за реализм, за изображение людей такими, «каковы они есть», а нам следовало бы прибавить еще и «романтики», т. е. изображать людей такими, какими они «должны быть», – иронизирует Фадеев. – Секкерская, к сожалению, понимает «романтику» не по Марксу, т. е. не как опоэтизирование и мистифицирование ложной, банальной и поверхностнейшей видимости вещей, а понимает «романтику» по-школьному, как понимали ее старые профессора-литераторы: реализм, дескать, – это когда дается то, что есть; романтизм – то, что «должно быть». Она берет эти вульгарные школьные определения и сначала механически противопоставляет их друг другу, а потом механически соединяет их, и ей кажется, что она производит их «диалектическое снятие»