Это во-первых.
Во-вторых. Как-никак Авербахи говорят от имени пролетарской литературы»[327].
Этого выступления Авербах простить уже никак не мог.
Он действительно сделал все, чтобы «Воронский Карфаген был разрушен». Но об этом позже.
Статьи Воронского 1927 года были посвящены непосредственно принципам создания Федерации советских писателей. То, что отстаивал Воронский, соответствовало духу резолюции ЦК РКП(б) и могло в подлинном смысле объединить честных советских писателей. Он выдвинул принцип равноправия федерирующихся советских писателей и протестовал против «попыток командовать со стороны ВАПП». Эти попытки командовать могут на корню убить очень важное начинание. В федерации должна быть атмосфера товарищеского взаимопонимания и уважения. Нет, он прекрасно учитывал обстановку в литературе 1927 года. «Основные задачи федерации, надо полагать, – писал Воронский, – сводятся к тому, чтобы установить более крепкую и органическую спайку между пролетарскими писателями и наиболее революционным крылом так называемых попутчиков, привлечь колеблющихся и дать решительный отпор антисоветским настроениям, поскольку они просачиваются в нашу литературу»[328]. Он стоял за «четкую, последовательную линию поведения»[329], за руководящую роль всех объединенных в федерации коммунистических сил. Но он со всей категоричностью заявил: «Ведь нужно же понять сейчас, в 1927 году, что на культурном, тем более на художественном фронте насильно мил не будешь; надо же, в конце концов, усвоить ту элементарную истину, что на 10-й год существования Республики Советов мы, черт возьми, не так уж бессильны, чтобы прибегать к методам командования, что задача заключается в культурном, советски-общественном воздействии на писателя, в создании соответствующей дружеской и товарищеской среды, наряду, разумеется, с четкой последовательной линией поведения»[330].
Горький полностью разделял позиции Воронского и был решительным противником методов командования в литературе, выдаваемых от имени пролетариата. В одном из писем (1926 г.) Ф. Гладков спрашивал Горького, полностью ли он на стороне пролетарских писателей. Алексей Максимович ответил: «Вы спрашиваете: «Вполне ли я с вами?» Я не могу быть «вполне» с людьми, которые обращают классовую истину в кастовую, я никогда не буду «вполне» с людьми, которые говорят: «Мы, пролетарии», с тем же чувством, как, бывало, другие люди говорили: «Мы, дворяне». Я уже не вижу в России «пролетариев», а вижу – в лице рабочих – настоящих хозяев русской земли и учителей всех жителей ее. Первое пора уже понять и пора этим гордиться, а второе требует осторожного обращения со всяким человеком, дабы «всякий человек» не имел права сказать, что рабочий не организатор и руководитель новой жизни, а такой же тиран, как всякий иной диктатор, да и глуп также»