Тов. Селивановский, вместе с т. Авербахом, – заключает М. Гельфанд, – не видит иного пути познания общественного человека, как только через индивидуального человека… А куда, спрашивается, девался у них примат классового над личным?»[498]. М. Гельфанд требовал изображения класса в целом, а не отдельного его представителя.
Два произведения фигурировали в ходе ленинградской дискуссии. Указывая на произведение Ю. Либединского «Рождение героя», представители «блока» утверждали, что в нем нашли применение все ошибочные лозунги напостовцев, что «это произведение отводит пролетарскую литературу в сторону от актуальнейших задач нашего времени, мешает решению этих задач»[499]. Рапповцы критиковали пьесу в стихах А. Безыменского «Выстрел» (выдвигаемую «блоковцами» как образец боевого пролетарского искусства) за схематизм, за примитивное изображение человеческой психологии, за резкое противопоставление положительных и отрицательных персонажей. В критике этих двух произведений были правы как те, так и другие, так как в романе Либединского действительно проявилось надуманное «психологизирование», а в пьесе Безыменского – явный схематизм. Но в оценках указанных произведений вместе с тем столкнулись две концепции, две точки зрения на искусство вообще. В обеих позициях содержалась узость и ограниченность спорящих. Безыменский, отошедший от теории психологизма, написал пьесу, полемически заостренную против «психоложества». Он и его защитники ратовали за боевое, злободневное, политически-публицистическое искусство, помогавшее сегодня строить социализм.
Рапповцы, стремившиеся перегнать классиков мировой литературы и справедливо боровшиеся за подлинное реалистическое творчество, увязли в дебрях специфики искусства, и в их теориях совсем не нашло отражения важнейшее качество пролетарской литературы – ее партийность, ее революционный, преобразующий мир характер. Как ни странно, но это было так. В их художественной платформе это качество нового искусства не получило теоретического осмысления. Больше того, перегруженная теориями «непосредственных впечатлений», «живого человека», «углубленного психологизма», их платформа отводила писателей от решения актуальных, боевых вопросов времени, хотя рапповцы во всех своих речах говорили об этом. Здесь коренилось одно из самых серьезных противоречий рапповских руководителей и теоретиков. И это увидели литфронтовцы, но ушли в другую крайность.
Литфронтовцы критиковали художественную платформу РАПП с точки зрения актуальности искусства. Они совершенно правильно обвинили напостовцев в игнорировании боевых жанров литературы – сатиры, очерка, публицистики. Справедливо взяли под защиту поэзию В. Маяковского и провозгласили его метод образцовым для пролетарской поэзии. Верно указывали, что из мировой классики надо брать для учебы не только великий опыт Л. Толстого и французских реалистов, но и опыт таких гигантов мировой литературы, как Салтыков-Щедрин, Гоголь, Гейне и Сервантес. Очень плодотворной была их борьба за отвергнутый рапповцами романтизм. «Надо рассеять фадеевскую легенду, – писал Г. Горбачев, – об абсолютно, якобы, осужденном Марксом романтизме, ибо романтизм бывал и упадочный, а бывал романтизм и подъемный, революционный, зовущий к борьбе и движению вперед»