С «величайшим» пафосом осуждая комчванство, Авербах проявляет это комчванство на протяжении всего своего доклада. С какой надменностью он поучает Л. Леонова, осудившего напостовцев и приветствовавшего решение ЦК: «Л. Леонов приемлет революцию, но именно потому, – если он хочет, чтобы и революция его приняла, – не должен он воскрешать худшие заявления серапионов об их отношении ко «всяким идеологиям». Если Леонов хочет быть подлинным писателем Советской страны, он не должен под прикрытием разной любви к крестьянину и рабочему нападать на напостовцев, он должен выбрать между большевистской и замятинской любовью».
С такой бестактностью (ему это свойство было присуще всегда) Авербах оскорбил самое сокровенное чувство советского писателя и гражданина («Если он хочет, чтобы и революция его приняла»). Ведь нам известно, что Леонов в 1920 году добровольно вступил в Красную Армию, все лето и осень участвовал в боях под Каховкой и Перекопом. Политорганы армии ему поручают вплоть до 1922 года, когда он демобилизовался, редактировать газеты «Красный боец» и «Красный воин». Леонов своим творчеством начала 20-х годов, особенно романом «Барсуки», стал уже широко известным и признанным советским писателем, защищающим революцию. Выше мы уже говорили, М. В. Фрунзе, действительно имевший право говорить от имени революции, в присутствии Авербаха на комиссии ЦК оценил Леонова как «очень крупного растущего писателя». М. Горький после выхода «Барсуков» писал: «В Леонове предчувствуется большой русский писатель, очень большой»[176]. Д. Фурманов назвал Леонова в 1925 году «отличным, большим в будущем писателем»[177]. А вот Леопольд Авербах за одну-единственную фразу, употребленную Леоновым с глубоким смыслом, – «быть может, наша любовь к мужику и рабочему и различна, но ведь нос Петра не обязан походить на нос Ивана, хотя оба они в равной степени носы», – за одну эту фразу отрешил Л. Леонова от революции, обвиняя его в «воскрешении худших заявлений сера-пионов», и пригрозил, что он не должен нападать на напостовцев, иначе не быть ему советским писателем, «должен выбирать между большевистской и замятинской любовью». При этом само собой очевидно, что любовь к напостовцам – это и есть «большевистская любовь». Это ли не проявление самого худшего вида комчванства! Между прочим, Авербах не процитировал из выступления Леонова одного места, не в бровь, а в глаз бьющего по комчванству таких напостовцев, как он: «Мы тоже несли бремя гражданской обороны, но мы не присваиваем себе монополии бряцать боевыми шпорами и не чванимся выполненным долгом».