Обойдя со всех сторон,
Он навеет сладкий сон.
И под песенку мою
Скажет баюшки-баю.
В тихом тереме моём
Под березовым листком
Я для девочки моей
Спрятал множества сластей:
Две маленьких чернички,
Две пунцовых землянички.
Всем тебя я угощу.
Спи тихонько – бай-баю.
Вот это одна песенка. Вторая несколько иная:
Как у моря синего,
На зелёной елочке,
Под берёзой белою
Красный дом стоит.
На постельке маминой
В одеяльце шёлковом
Женечка голубушка
Сладко, сладко спит.
Баю, детик маленький,
Глаз не открывай.
Потемнело в спаленке.
Бай, бай, бай.
Вот такие песенки папа мне пел. Потом другие песенки были: «Детки в клетке», «Дом, который построил Джек», их много было, всяких песенок, они и по радио передавались. Конечно, я знала не только их, но весь папин репертуар наизусть. Не понимая итальянского языка, я пела все эти песни. Честно говоря, когда-то лет в 15 я была уверена – папа поёт, и я буду петь, чем ещё я буду заниматься? Уж, конечно не педагогической работой, как мама! Но получилось так, что 20 лет занимаюсь именно ею. А из пения ничего не вышло.
Папа тоже преподавал, только преподавал историю музыкальной культуры. Я помню, как-то раз он взял меня на свою лекцию. Это было так интересно, что я в какой-то момент забыла, что это папа, что это лекция… сидела, раскрыв рот.
Еще у него была большая работа по переводу Страстей Баха. Это когда приезжал Штидри. Волнений по этому поводу было очень много, так как работа была очень серьёзная, ответственная. Музыкальный перевод отличается от обычного перевода тем, что смысловые ударения в тексте и в музыке должны совпадать. Но на разных языках ударения разные. И сохранить ритм текста и правильный музыкальный смысловой акцент – это очень сложно.
У папы был такой опыт с неаполитанскими песнями. Он пел их на всех итальянских диалектах, а их много. Ему это ничего не стоило, так как он совершенно свободно говорил на всех диалектах. Ему помогал музыкальный слух. Он очень быстро осваивал речь и язык и совершенно свободно изъяснялся на них. Правда, когда он пытался учить кого-то итальянскому языку, ему это было трудно, так как он не знал итальянской грамматики. Он свободно разговаривал, но этого мало. Все мы говорим по-русски, но преподавать грамматику вряд ли кто возьмётся. Мне всегда было интересно, когда он дома пел одну и ту же песню так, как она поётся на севере Италии, на Юге, в Сицилии.
Моя двоюродная сестра рассказывала мне такую историю. Она поехала куда-то на Кавказ: «Там собралась молодёжь, и вдруг все куда-то побежали и увлекли меня: «Идём, идём скорее!», а по дороге мне объясняют: «Тут есть один интересный человек, мы любим вечером собираться в салоне и слушать его. Знаешь, когда он приехал, мы были недовольны. Мы собирались идти в горы, и с нами, с молодёжью, пошел какой-то старик. Ну, думаем, теперь будет волочиться сзади, отставать. И действительно – мы бодро идём, а он волочится в конце и говорит нам: «Вы идите, идите, меня не ждите, я эту дорогу знаю». Мы шли быстро. Не привыкшие ходить по горам, скоро стали уставать. Потом мы все выбились из сил, а он всё идёт и идёт ровным, спокойным шагом. И оказалось, что именно он-то и умеет ходить по горам». Потом учил и их этому. Водил их повсюду за собой». Сестра была несказанно удивлена, когда «стариком» оказался дядя Гриша: «Я дома никогда его таким не видела!» – говорила она.