Судьбы несходные, детки, у нас и различны дороги:
Мирно идите, резвитесь! Я ж, право, доволен и тем,
Если сердечную радость могу испытать от сознанья
Вашего счастья – наивного краткого детской поры. —
Бабочка желтая вкруг головы облетела, играя…
Птенчик-воробышек мне на дорожке попался, худой,
С голым брюшком и подшибленной ножкой. Я в камеру, было,
Думал его отнести, накормить, приютить и согреть
Этою близостью теплого маленькой трепетной жизни
Сердце свое одинокое, но, подобравши птенца,
Мать-воробья я заметил, тревожно, с чириканьем, мимо
Два или три пропорхнувшую раза. Тогда я пустил Птенчика.
Надо ль мешаться мне в жизнь воробьиную? Полно! —
Как ни слаба крошка-мать, а родное дитя сбережет.
Клонится время все дальше. Громовые грозы грохочут,
В небе зарницы сверкают, и ливни, и грады идут.
Рожь за деревней желтеет, а близко, «у нас» в огороде,
Темно-зеленый картофель, капуста – стальной полосой
Черную землю покрыли. Полоска картофеля скоро
Белыми сплошь запестрела цветами, а там, вдалеке,
Клевер скосили уже, да рожь убирать начинают.
Вон, словно шапки, снопы по жнивью раскидались…
И как Скучно мне станет глядеть на тюремные серые стены,
Голые, да на некрашеный пол, да на черную дверь, —
Тотчас к окну подойду и на виде прелестном и милом
Всею душой отдыхаю я. Сколько я раз за него
Господа благословлял, и поныне все благословляю!..
Ночью же в легкой рубашке к решетке в окне припадешь:
Бездну глубокую темного неба и в ней излученья
Чудных светил созерцаешь – тот вечно горящий алтарь, —
Станет на сердце легко и торжественно, дух воспаряет
К звездам прекрасным, он – там, среди них, и не давит тюрьма!
Нет, не замкнуться никак и нигде не укрыться вам, люди,
Персти сыны, дети земли, от тех благ, что природа всем смертным дарит,
Мощным дыханием и за тюремной стеной ободряя,
Дивно внушая сама эту песнь намогильным цветам.