Но вот вопрос: достигает ли Толстой своей цели – внушить читателю отвращение к половому акту? Нет.
Если хотите, он достигает несколько иной цели, чем та, которую он себе ставил, а именно, внушения отвращения к своему описанию полового акта.
Да, сдается мне, что религиозный ригорист Толстой и тут погрешил против религиозности: тайны «божьего» мира не поддаются раскрытию, когда к ним подходят с нарочито-грубым мерилом и излагают их циничным языком. Говоря так, я не хочу оскорбить Толстого. Его жизнь и личность были воплощением благородства. Но тут, в стремлении во что бы то ни стало унизить и смешать с грязью половой акт, – Толстой, действительно, спустился с своей высоты, и в этом – горшее его самообвинение.
И великий Толстой мог думать, что он адекватно «описал» половой акт в этой карикатуре на описание, включенной подобострастными учениками в «Свод» его мыслей!.. Да он гораздо искуснее, полнее и адекватнее, со всей глубиной и всем блеском своего гениального литературного дарования, уже описал этот акт в другом месте: он описал его в романе «Воскресение», в XVI, XVII и XVIII главах 1-й части, в рассказе о романе Нехлюдова и Катюши. Психологи и моралисты, в определении природы полового чувства, всегда будут считаться у Толстого именно с этим описанием полового акта в романе «Воскресение» и с другими подобными описаниями в его художественных произведениях, а не с пародией на описание в «Своде» Черткова и Страхова.
Моралист и одновременно художник Толстой, вероятно, сознавал недостаточность всех своих рассудочных и философских доводов против всякой половой жизни вообще. Поэтому он вспомнил о последнем и самом могучем средстве, остававшемся в его распоряжении, – и в 1889 г. он пишет свою «Крейцерову сонату». Я понимаю, что весь буржуазный и мещанско-интеллигентский мир ошеломлен был этим произведением, как стая лягушек брошенным внезапно в пруд булыжником. Призадумались и чистые люди над нечистыми формами половой жизни.
Но я никогда не мог понять, почему «Крейцеровой сонате» придавалось многими или хотя бы некоторыми значение сокрушающего удара по положительной оценке брака и половой жизни вообще. В этой повести дан совершенно конкретный, индивидуальный, отдельный случай (casus, как говорят юристы) испорченного с детства, в высшей степени неуравновешенного в нервном отношении и развращенного мужчины, Позднышева, – человека определенной среды и притом человека, лишенного не только духовного взгляда на жизнь, но и вообще каких бы то ни было признаков того или иного устойчивого, самостоятельного миросозерцания. С проклятиями и огульным, слепым осуждением вспоминает Позднышев о своей супружеской и семейной жизни. Все ее тяготы, связанные с отдельными разногласиями супругов, с воспитанием детей и т. д., страшно преувеличиваются, – тут даже Толстой-художник изменяет себе. Жену Позднышев знает только как самку. С детьми, дающими столько счастья родителям в нормальной семье, у него нет никакой связи. Да и могло ли быть иным его отношение к семье? Нет! Старый и, в общем, слабый критик Толстого профессор-богослов А. Ф. Гусев совершенно правильно указывает в своей книге о «Крейцеровой сонате», что та распутная жизнь, которую вел Позднышев до самого вступления в брак, «должна была убить в нем, как и во всяком другом, самую способность к чистой и прочной привязанности». Позднышев, по словам А. Ф. Гусева, «везде говорит даже не о любви какой-нибудь, а о простом чувственном влечении, которое в нравственно испорченных людях вспыхивает то к одному, то к другому субъекту»