Заглянув в спальню, крыс увидел, что мужчина лежит на кровати, подложив ладонь под голову, и смотрит в потолок, а не как обычно – на коллекцию холодного оружия, занимавшего всю противоположную стену от пола до потолка.
Цепляясь за край простыни, свисающей к самому полу, Дон Вито забрался на постель и уселся у правого плеча Феликса.
Какое-то время они оба молчали, затем крыс тихонько произнес:
– Феликс, ты любил кого-нибудь? Встречались тебе женщины, заставлявшие тебя терять рассудок от страсти?
– Случалось увлекаться, – ответил он, ничуть не удивившись вопросу, – но чтобы любить до потери рассудка… Наверное, нет. Я не мог себе этого позволить – в моем-то положении.
– А можешь рассказать хоть о ком-нибудь, кем ты был увлечен? Может, вспомнится кто-то?
– Я их всех помню, так или иначе. Кто-то остался четким портретом, кто-то практически живой, осязаемой фигурой, кто-то зыбким наброском, а от кого-то остался смех, или запах волос, или манера одеваться, или пристрастие к кокаину.
– А все же расскажи о ком-то конкретном.
– О ком-то конкретном… Мы встретились в тысяча шестьсот восемьдесят шестом году в Париже. Ее звали Луиза де Монжар, и она была одной из первых певиц, вышедших на сцену. Еще каких-то четверть века до этого появление женщины на театральной сцене означало скандал и эпатаж. Актерами были только мужчины. Талант Луизы де Монжар заметил и огранил очень известный в те времена Жан Батист Люлли, грубо говоря, этот человек все решал в сфере музыкального искусства и, по сути, создал французскую оперу. Он вывел Луизу на сцену театра, который теперь называется «Гранд Опера». Я был восхищен ее красотой и талантом, а когда мы познакомились и сблизились, она к тому же оказалась незаурядной личностью.
Наши отношения продолжались два года, хотя лучше сказать – всего год, до момента смерти Люлли. Его уход стал для Луизы страшным ударом, на нервной почве она начала терять голос. На сцену она больше выходить не могла, а без оперы не видела смысла жизни, к тому же её стала преследовать навязчивая мысль, что теперь, когда она утратила свой талант, я непременно потеряю к ней всякий интерес. В конце концов, Луиза довела себя до полнейшего нервного истощения и попросила ее убить. Как истовая католичка, она не могла совершить такой страшный грех, как самоубийство.
Феликс замолчал. Немного помедлив, крыс поинтересовался:
– И что? Что ты сделал?
– Выполнил просьбу Луизы. Я её убил.
Он произнес это таким спокойным будничным тоном, словно говорил о вполне обыденных вещах. А после добавил: