. Наивные же сенегальцы восприняли эти буквы как французское слово
militaire и сочли меня важным офицерским чином Республики, который в штатском в сопровождении супруги направляется в Ниццу с какой-то важной, тайной миссией.
В Ницце, однако, возникли трудности. Чтобы покинуть Францию, требовалось специальное разрешение, выдать которое местные власти могли лишь с согласия полицейской префектуры Парижа. Процедура грозила затянуться, и мы рисковали провести зиму в Ницце, что в другом случае было бы прекрасно, но в настоящее время и при данных обстоятельствах нас вовсе не устраивало. К счастью, однажды, сидя днем в кафе на улице Promenade des Anglais, мы встретили французского господина, графа Готье Виньяла, знакомого мне по Парижу страстного поклонника моей живописи. Я сказал ему о своих проблемах и о том, как срочно мы должны вернуться в Италию. Он был близким другом мэра Ниццы и к тому же прекрасно знал военного коменданта города. Он любезно предложил нам тут же отправиться к ним, и уже день спустя мы с Изабеллой получили разрешение пересечь границу. Не теряя времени, на следующий день рано утром мы завели Balilla и к вечеру уже были в гостинице на Итальянской Ривьере. Проезжая Турин, мы задержались там, чтобы поприветствовать наших друзей Гаццера, и затем отбыли в Милан.
В Милане братья Гирингелли, воспользовавшись моим отсутствием, вновь с завидным упорством пытались сбить с толку людей: бойкотируя мои новые работы, они организовывали выставки метафизической живописи, выпуская каталоги со вступительными статьями, написанными невежественными кретинами — сотрудниками журнала Primato. Я вернулся тогда с массой работ, выполненных с использованием эмульсии. В центре города, на улице Джезу, недалеко от улицы Монтенаполеоне, я снял квартиру и с жаром окунулся в работу. Несмотря на коварные маневры Гирингелли, которым с огромным усердием содействовали все псевдохудожники и несостоявшиеся писатели ломбардской столицы, я с помощью моего друга Барбару начал продавать свои новые картины. Эти картины очень нравились миланцам, жадным до хорошей настоящей живописи, в оценке которой они если иной раз и обманывались под влиянием интеллектуалов, то всегда до определенного предела.
Так, в интенсивной работе, совершенствуя свою технику, я провел три года. Я создал множество портретов: многие мужские портреты вышли великолепно и стали образцами новаторства в портретистике. В Милане, Флоренции и Турине прошло несколько моих выставок. Естественно, злобность интеллектуалов, посредственных художников, завистливых и убогих людей не ослабевала, и я часто вспоминал слова медиума Моросини: «Сын мой, ты один из тех, кому больше всего завидуют в мире!»