. Я ответил, что вовсе ее не оставлял, и, более того, на днях продал одному швейцарскому коллекционеру написанную недавно метафизическую картину «Трубадур». Я также сказал, что могу, коль скоро она того пожелает, поставить десять миллионов лир против ее десяти, что ей не удастся привести неопровержимые доказательства того, что я
оставил метафизическую живопись. Модернистка со снобистскими наклонностями смотрела на меня озадаченно и недоуменно: она не могла понять, говорю я серьезно или шучу. Затем в возбуждении раздраженно заключила: «Но все говорят, что Вы отказались от своей прежней живописной манеры!» Я ответил ей: «Не знаю, кто эти
все, но повсюду найдутся темные личности, готовые сбивать с толку таких простодушных людей, как Вы, чтобы ловить рыбку в мутной воде так называемого современного искусства и так называемой новой культуры. У меня никогда не было ни первой, ни второй, ни третьей, ни тем паче четвертой манеры, я всегда делал то, что хочу, пренебрегая толками и легендами, которые распускали обо мне заинтересованные в этом завистники. И почему Вы, дорогая синьора, не спросите Пикассо, не отказался ли он, не отрекся ли от арлекинов, акробатов, нищих, которых написал почти полвека назад?» Когда я закончил говорить, модернистки рядом уже не было, она испарилась как по волшебству.
В тот же период я встретил своего старого друга, с которым был знаком еще с довоенных лет — скульптора Альфредо Биаджини и его жену, замечательную женщину Ванду. Биаджини и его жена умерли несколько лет тому назад. Это был способный скульптор и честный, серьезный, знающий человек. Он испытывал священный ужас перед модернистами и тем верхоглядством, что свирепствует ныне в области пластического искусства. Был он также прекрасным рисовальщиком, хорошо знал анатомию человеческого тела, что среди скульпторов и живописцев сейчас большая редкость. По вечерам он часто навещал меня в моей квартире на Марио де’Фиори, мы подолгу говорили об искусстве рисования, листая посвященные Микеланджело и Дюреру монографии. За рассуждениями мы с Биаджини делали наброски, зарисовывая человеческие фигуры как целиком, так и по частям, пытаясь копировать манеру того или другого мастера. Однажды за работой мы заговорили о том, что сегодня, в нашу эпоху упадка культуры, художники, если они собираются вместе, уже не говорят об искусстве, как это было прежде, вплоть до конца Отточенто, а сплетничают и злорадствуют. Но даже это происходит лишь в том случае, если они пребывают в бодром состоянии, а не зевают, как обычно, от скуки.