Хотите иметь представление о том, как поступают в Италии с по-настоящему достойными художниками? Так вот, на восьмую Квадриеннале искусств здесь, в Риме, я отправил пять картин. Опасаясь быть выставленным плохо, я выдвинул условие, что стену, на которой будут размещены мои картины, я выберу сам. Мне дано было согласие, и, действительно, картины повешены были на той стене, что была выбрана мною. Но без хитрости не обошлось. На самом деле, когда выставка открылась, я отметил, что из четырех стен экспозиционного зала моя освещена хуже всех. Указав на это секретарю выставки Фортунато Беллонци, я попросил его добавить еще один светильник к уже имеющимся на потолке. Я не просил о том, чтобы моя стена была освещена лучше других, а просил лишь осветить ее так же, как другие. Однако я ничего не добился. Но, думаю, окажись на месте моих картин работы Пикассо и попроси Пикассо лично еще один светильник, секретарь Беллонци велел бы привезти отражатели и прожектора из аэропорта Чампино и сделал бы так, чтобы прибыли они с эскортом от Министерства народного просвещения, со всеми городскими службами во главе, в сопровождении мотоциклистов. Перед кортежем шли бы, размахивая красными и испанскими флагами, знаменосцы и городской духовой оркестр, исполняющий попеременно то коммунистические гимны, то гимны франкистской Испании.
Что касается замаскированной враждебности и скрытой тенденциозности, проявляемых в мой адрес, то должен сказать, что нечто более типичное и стоящее упоминания имело место четыре года тому назад на VII Квадриеннале. В рамках Квадриеннале в Палаццо делле Эспозициони был открыт «Салон почета», своего рода Вальхалла, где выставили работы некоторых умерших и ныне еще здравствующих итальянских художников. В программе и регламенте этой Вальхаллы было заявлено о «строгом отборе наиболее значительных живописных и скульптурных работ итальянских мастеров, созданных в период с 1910 по 1940 год». Моя же самая поздняя картина относилась к 1927 году, к тому же принес ее я сам. Скрытой, потаенной целью этой представительной манифестации было ограничить внимание людей тем, что, как говорят модернисты, я делал прежде, в своей так называемой первой манере. С этим тонким намерением устроители и пригласили меня принять участие в выставке работ, согласно их заявлению и регламенту каталога, созданных до 1940 года. Но и этого было недостаточно, поэтому с помощью Музея современного искусства из Нью-Йорка, не проявив ни малейшего интереса к моему мнению, привезли ряд моих метафизических картин, то есть поступили почти так же, как заслуженный Комитет Биеннале с организацией пресловутой «Выставки Метафизики» восемь лет назад. Но самое примечательное и даже занимательное это то, что для тех, кто фигурировал на этой