Воспоминания о моей жизни (Кирико) - страница 149
Последний раз в Театро Комунале во Флоренции я работал над декорациями и костюмами к опере «Дон Кихот» маэстро Фрацци. Под руководством профессора архитектуры Калитерна сценография осуществлена была прекрасно. Здесь, в Театро Комунале, я предпоследний раз видел живым своего брата Альберто Савинио. В то время, когда я работал над сценографией «Дон Кихота», он создавал декорации для «Армиды» Россини и, насколько помню, осуществлял ее постановку. Был поздний вечер. Брат показался мне крайне усталым. Как всегда, в создание декораций он вложил все свои силы, весь свой энтузиазм. В театре были его жена Мария и сын Руджеро. В какой-то момент, в разгар репетиции, я увидел, как он медленно направляется в глубину партера и опускается в кресло последнего ряда. Тогда я не мог предчувствовать его близкий конец, не мог предполагать, что вижу его на этой земле в предпоследний раз, и все же, когда я взглянул на него усталого, одиноко сидящего в пустом ряду, я почувствовал легкую грусть, испытал желание подойти, сесть рядом и столько сказать ему, отбросив ложную деликатность, мешающую нам свободно, искренне проявлять чувства, поговорить о нашей маме, вызвать в памяти воспоминания о нашей прошлой жизни. И, наконец, мне вспомнился его замечательный рассказ «Моя мать меня не понимает» из книги «Дом по имени Жизнь», где описывается, как он находит мать мертвой и метафизически преображенной. Я вспомнил последние строки этого исключительного рассказа: «Нивазио приблизился к маленькой курочке, склонился над ней и сам попытался сделаться маленьким-маленьким. Ему это удалось. Комната, что прежде показалась ему незнакомой, оказалась комнатой, где он родился. И в этой темной комнате он дал волю беззвучным рыданиям, которые сдерживал столько лет, и слезам, которые копил всю жизнь».
Я почувствовал необходимость подойти к сидящему в одиночестве посреди пустых кресел последнего ряда партера брату, устало и отрешенно смотрящему на декорации и певцов. И там, сев рядом с ним, дать волю беззвучным рыданиям, которые сдерживал столько лет, и слезам, которые копил всю жизнь…
Но, как это обычно бывает, ничего подобного я не сделал. Я остался сидеть на своем месте, а тем временем Мария Каллас, напоминающая своими огромными подведенными глазами египетское божество, мастерски издавала трели, а из оркестровой ямы звучала гениальная музыка Джоаккино Россини. Буквально на следующий день, когда я ждал кого-то в администрации театра, я увидел идущего по коридору брата; бросив на меня взгляд, он произнес: «До встречи», я ответил ему: «До встречи». Несколько дней спустя я вновь увидел его, лежащим на небольшой кровати в своей квартире на бульваре Бруно Буоцци в объятиях смерти. На его лице было выражение спокойствия и безмятежности. Оно даже было отмечено едва уловимой улыбкой, мирной и кроткой, а возможно, и печатью легкой иронии и сострадания к тем, кого любил и оставил здесь, внизу.