«Последние новости». 1936–1940 (Адамович) - страница 125

Многие ждали эту книгу со смутной тревогой — и прочтут ее с истинным волнением.

Объясню в двух словах, почему.

Дело, конечно, не в том, чтобы мы надеялись получить от Андре Жида какое-либо исчерпывающее свидетельство о России. Торопливым путевым запискам давно пора уже знать цену, — и не иностранцу же, в книге, для иностранцев написанной, нас учить и просвещать насчет того, что на родине нашей совершается. «Не поймет и не заметит», — можно было бы сказать, перефразируя знаменитые тютчевские стихи… Не может всего понять и заметить: два или три месяца путешествия, огромная, чужая, чуждая страна, окруженная условным, книжным, в Париже сложившимся ореолом, полное незнание языка, — ну какое тут может быть свидетельство! Андре Жид — человек исключительно умный и зоркий, к задаче своей он отнесся, по-видимому, с безупречной добросовестностью. Но все-таки документальная ценность его книги довольно скромна.

Важно другое. Переход Жида на сторону большевизма — переход решительный и безоговорочный — был почти что событием в европейской культуре, как симптом, как показатель, и в Москве это быстро сообразили… Правда, Жид не первый принял новую веру. До него из «мировых» имен примкнули к ней, например, Ромэн Роллан, Горький, Бернард Шоу. Имя Шоу даже громче, нежели имя Жида, для рекламного использования эффектнее! Но кого реклама обманет? Придает ли кто-нибудь значение сомнительным восторгам старого балагура, который, собственно говоря, всю жизнь только и учил ничего никогда всерьез не принимать? Едва ли. Но нельзя было не придавать значения заявлениям и словам Жида, в частности замечательным по силе искренности, с непостижимой иронией в некоторых кругах встреченным «Отрывкам из дневника». Во-первых, этот писатель — один из немногих подлинных «властителей дум» нашего времени, человек, мыслями, духовным опытом, самыми блужданиями и колебаниями которого живет добрая половина новой французской (а в ней, значит, и европейской) литературы. Может быть, последние годы влияние Жида по разным причинам и ослабело: нельзя все-таки забывать недавнего прошлого, да еще и неизвестно, выигрывает ли настоящее от своего охлаждения к нему. Во-вторых… как бы тут пояснее и покороче сказать?.. бывают писатели, служащие своей мечте, и другие, служащие своему долгу. Жид, как и его учитель Ницше, как Толстой, как Ибсен — независимо от вопроса о размерах дарования, — типический представитель «долгового» душевного склада, идущий в этом направлении настолько далеко, насколько ему это по силам. Боюсь выражений стертых и потерявших смысл, но с совершенной точностью творчество Жида можно было бы охарактеризовать, как искание истины (или даже правды — в обоих значениях)… Не следует же, право, думать, что это занятие — наша национальная монополия! И вот если такой человек, со всей сложностью своего сознания, со всей остротой своего природного, протестантски-беспокойного морального чувства «принял» большевизм, да не только «принял», а влюбился в него, ничего не отрицая, ничем в большевизме не оскорбленный и не потрясенный, не пережив как будто никакой трагедии на пути к своему безоговорочному признанию, если такой человек оказался на это способен, — то трагедия перебрасывалась в души его читателей, его учеников, порой даже тех, которые знали о нем лишь понаслышке! Как? — хотелось вскрикнуть. Как могло это случиться? Кто сошел с ума, мы или он? Кто произносит речи, в которых, может быть, утверждения верны, но в которых невозможны, непонятны, необъяснимы умолчания, компромиссы и передержки, — Андре Жид или тень его? О, не будем обращать внимания на заявления, что вы, мол, эмигранты, что в вас говорит «классово-враждебное» чувство, что недоумение ваше, господа, в сущности даже законно… все это слишком лживо и поэтому слишком глупо! Не удивлялись же мы тому, что Жида прельстили цели коммунизма, финальный его идеал, так тесно и кровно связанный со многими глубокими и живыми течениями европейской общественной и даже религиозной мысли! Отдавали же мы себе отчет в том, что отчасти Жида толкают и озлобляют справа, — как было, например с Блоком после «Двенадцати»! Да и помимо толкания: то, что сейчас коммунизму в Европе воинственно противостоит, действительно слишком ужасно, чтобы не оправдать или хотя бы не допустить естественности некоторых перегибов… Но все-таки — Сталин, советские газеты, которые мы ежедневно читаем, порой с чувством почти физического удушья от рабской их атмосферы, самодовольство, самоупоение, ограниченность… ну надо ли все перечислять? — и рядом Андре Жид, доктринально поучающий, что именно это и есть истинная культура, и именно с этим без каких-либо существенных поправок и связан «le glorieux destin» человечества. Без каких-либо поправок, — и с очевидным безразличьем к тому, на чем, собственно говоря, этот glorieux destin возведен и построен. Повторяю, тут был вопрос драматически-загадочный: «Возвращение из СССР» и ждали как ответа. Жид долго колебался, ехать ли в Россию, опасаясь проверки своих иллюзий и надежд, — но вместе с тем и сознавая, что проверка необходима. Похоже на то, что настоящий кризис пришлось ему пережить не тогда, когда он «сжигал корабли», а теперь, когда он на пепелище возвращается.