Кирпотин выпустил две книги: «Наследие Пушкина и коммунизм», и другую, более популярную, «Александр Сергеевич Пушкин». Особенно любопытна вторая, предназначенная для широких масс.
В ней много места занимает биография поэта, составленная с неизбежными упоминаниями о «коронованном развратнике» и со столь же неизбежными красотами в духе партийной агитационной печати: «твердолобый Меттерних», «раззолоченная сволочь» и т. д. Книга о Пушкине начинается словами:
— Владимир Ильич Ленин говорил…
Этим и определяется, в сущности, ее стиль. В биографическом очерке кое-что очень спорно. Кирпотин рассказывает о драме, окончившейся смертью поэта, с такой уверенностью, будто в ней решительно все ему открыто и известно. Он знает, кто написал анонимный пасквиль: он знает, к кому особенно ревновал Пушкин; знает, что думал Геккерен, — заставляя порой вспомнить слова Паскаля о том, что «с убылью знаний убывают и сомнения». Действительно, ученейшие знатоки вопроса сходятся в том, что некоторая доля загадочности в деле смерти Пушкина для историка неустранима. Кирпотин к колебаниям не склонен. В предлагаемой им версии все ясно и отчетливо до мелочей.
Совершенно так же обстоит дело и с пушкинским духовным наследием. На все лады Кирпотин варьирует мысль, будто «только мы являемся наследниками Пушкина». Разумеется, поэт «не знал значения классов и классовой борьбы в истории человечества». Но зато он был свободолюбцем, «это-то и роднит его с советским народом».
«Только советский читатель с глубоким сочувствием воспринимает свободолюбивый дух в поэзии Пушкина. Советскому народу, утвердившему на VIII Всесоюзном съезде Советов самую свободную демократическую конституцию в мире, незачем умалять свободолюбие Пушкина. Наоборот, нам дорого свободолюбие поэта. Мы высоко ценим это качество в каждом трудящемся нашей страны. Любовь к свободе и к независимости, наполняющая жизнь и творчество Пушкина, делает для нас еще более драгоценным наследие поэта. Новая советская конституция, воплощая в жизнь самые смелые надежды лучших борцов за политическую свободу, реализует смутные, но упорные и постоянные чаяния вольнолюбивого гения Пушкина…»
Тут, пожалуй, кирпотинская прирожденная прямолинейность, или, вернее, то свойство, которое он считает характерным для Меттерниха, оказались особенно пригодными. Иначе обнаружилась бы некоторая «неувязка».
Автор исследования считает, что Пушкин перерос свой класс и в творчестве своем «стал на сторону боровшегося крестьянства». Для той эпохи позиция была прогрессивна. Но, разумеется, «представление о свободе и о личности в коммунизме много шире, богаче и конкретнее, чем идеал Пушкина».