Я думала о господине Мухарья, который шел по той же дороге сто двадцать лет назад. «Что он искал?» – прикидывала я. Может быть, он просто хотел найти краску, сделанную пастухами, или у него был другой интерес? Мой предшественник, вероятно, знал, что пиури был изобретен персами в конце XVI века и в основном использовался для написания миниатюр, сначала художниками моголов, а затем индусами и джайнскими художниками. Было странно, что джайны – вегетарианцы и категорические противники причинения страданий животным – писали картины этой краской, имевшей явно жестокое происхождение. «Мирзапур!» – объявил мой водитель и остановился. Мне показалось, что мы даже не двигались: это был такой же участок дороги, как и все остальные. На мгновение я обрадовалась, увидев похожее на быка существо, писающее на соседнем лугу, но потом поняла, что это буйвол.
Рядом располагался маленький чайный киоск, поэтому я решила сделать то, что обычно делаю, когда надеюсь на приключение. Сесть, выпить – в данном случае чаю – и ожидать, когда приключение само меня найдет. Я подошла к киоску, и какой-то мужчина освободил мне место на краю колодца. Я надеялась, что вода для чая взята откуда-то еще, так как на поверхности воды в этом колодце плавала шапка пены. Обычно в такой ситуации кто-то спрашивает по-английски: «Что вы тут делаете?», что и приводит к цели моих поисков, но на этот раз не произошло ничего подобного. Никто не говорил по-английски. Я злилась, потому что молодой человек, которого накануне вечером я наняла в качестве переводчика, утром так и не явился.
Владелец ларька явно был популярен у местного населения. Он вскакивал, чтобы поставить молоко, а затем снова садился на корточки на своем деревянном насесте, продолжая разговор или протягивая печенье молчаливому ребенку. Я допивала вторую чашку, когда заметила его босые ноги и с удивлением поняла, что у этого атлетически сложенного мужчины был самый тяжелый случай слоновости, который я когда-либо видела у кого-то, кто не был нищим. Я спросила его, знает ли он что-либо о пиури, но он только мило рассмеялся и спросил, знаю ли я хинди. Я допила чай и, гадая, что, черт возьми, я буду делать без переводчика, расспрашивая о поистине глупой и неправдоподобной истории о коровьей моче, встала, пересекла главную дорогу и пошла по тропинке. И тут-то события и начали развиваться.
Навстречу мне шли два мальчика, наверное, они возвращались из школы. «Что ты делаешь?» – спросили они. «Ищу гвалу», – ответила я, употребив слово «молочник», которое узнала из письма господина Мухарьи. Он писал, что единственными людьми, возможно, во всем мире и, конечно, в Индии, которые делали пиури в его время, были члены одной секты гвал в Мирзапуре. «Мой отец – гвала», – радостно сообщил один из мальчиков и указал на свой дом, в который упиралась тропинка. В сарае стояли три коровы, еще одна опустила голову к корыту. Они выглядели сытыми, отец мальчика показался мне достаточно дружелюбным. Я начала рисовать в блокноте. «Буйвол?» – спросили они, когда я нарисовала нечто, что, по моему убеждению, было типичной коровой. «Нет, корова», – твердо сказала я и изобразила нечто, что, как я надеялась, должно было выглядеть как вымя, но слишком поздно поняла, что рисунок получился довольно двусмысленным и мог напоминать иной половой признак. К этому времени вся семья уже была в сборе, и каждый стремился внести свой вклад в критическое осмысление моего творения. «Хвост!» – с энтузиазмом потребовал отец, поэтому я добавила хвост, и он одобрительно кивнул, забыв о моем фиаско с выменем. Манго нарисовать было легко, потом я изобразила листья манго, а потом… Ну, в тот первый раз я не сумела как следует набраться смелости. Я вытащила маленькое ведерко, в котором могло находиться все что угодно, а затем показала на стены соседнего дома, которые как раз были окрашены в желтый цвет. Сын попытался донести до старших мою мысль, но никто из них не слышал о какой-либо связи между коровами и желтыми стенами.