Нас подняли тычками копий. Двое из шести ослабели от ран, их трясло в лихорадке, но их тоже поставили на ноги и погнали вон.
То ли молодость, то ли предчувствие чего-то необычайного придали мне сил, но я переступил порог клети одним из первых, оттеснив Гуннара. Поверив в гибель брата-близнеца и осознав неизбежность смерти, он утратил весь свой гонор. Только по богатой одежде и можно было признать в нем сына хёвдинга Эрика Медведя.
При свете дня усадьба, в которую нас привезли, оказалась настоящим селением, срубленным на высоком берегу широкой реки. Если бы не рассказы матери о своей родине, я бы подумал, что мы в фиорде — так широка была она. Дальний берег реки густо порос лесом, леса теснились и вокруг селения. На самой вершине холма стоял деревянный град-детинец, вокруг которого лепился посад, — места за высокими рублеными стенами хватало не всем. Мы провели ночь у самого берега, рядом с вытащенными на викингский манер кораблями. Капище, где жили местные боги, находилось на полпути между селением и причалами.
Там же сейчас насыпали курган. Один из кораблей был не просто вытащен на берег — его успели заново осмолить и оснастить, словно для долгого пути. Поставили новый косой парус, а по сходням сейчас люди сносили дары для покойников — одежду, оружие, золото, съестные припасы. Я ревниво провожал глазами дары — мне казалось, что Меч Локи должен быть там. Покойники уже лежали на ложах из шкур, готовые к дальнему пути, и жрецы в длинных белых рубахах с резными посохами в руках упрашивали их не терять из виду свой род и помогать оставшимся на земле. Им вторили женщины — они просили покойников передать приветы их умершим родственникам и даже звали некоторых из них вернуться в жизнь. Одна из женщин, в белой траурной рубахе, светловолосая, каталась по земле и причитала в голос, зовя мужа:
— Славомире… Славомир, голубь мой сизый, сокол ты моя ясный… Да на кого ж ты меня покинул, да на кого ж оставил?.. Ой, да пустите меня к нему! На что мне жизнь без милого друга?.. Ой, пустите послужить Славомиру моему в последний раз! Ой, пустите меня за ним!.. Как же он там один? Кто ему в чужой стороне напиться подаст, кто кудри его гребнем расчешет, кто приголубит и утешит?.. Кто согреет долгими ночами?.. Ой, пустите меня к нему!
Богато убранная, она рвала на себе украшения и рвалась на корабль. Тот самый новый ярл бодричей пробовал утешать ее, гладил растрепавшиеся косы, а потом сурово махнул рукой, и два жреца подхватили рыдающую женщину под локти и повели наверх. Она причитала, повисая на их руках, но не сопротивлялась и улеглась там у ног покойного, обнимая их и подставляя грудь удару жертвенного ножа. Осиротевший ярл стоял у борта и смотрел на женщину сухими прищуренными глазами.