— Бабушка, — как к последней подмоге, кинулась к ней Зарница. — Ну почто мне судьба такая!.. Почто в Славенске не любят меня! Что я им сделала?
Старушка улыбалась морщинистым ртом. У ее ног лежала корзинка с травами — корни дягиля и лопуха, кисти ягод калины и крушины, стебли крапивы и хвоща с листьями.
— Может, беда твоя в том, что не сделала, касатушка? — молвила она наконец. — Они, чего от тебя ждать, не ведают!..
— Да не желаю я никому зла, бабушка! — всплеснула руками Зарница. — Мне ведь ежели не здесь, так и жить негде!
— Род тебя изверг али сама что?
— Нет у меня никого, бабушка, — развела руками Зарница. — Викинги всех порубили — каб не боги Светлые, и меня бы убили. А то отвел Перун глаза ворогу, в живых оставил — а на что?..
Девушка замолкла, увидев в глазах Добродеиной матери странный блеск.
— Коль сам Отец Перун за тебя заступился, ему и молись, — наставительно молвила старуха и наклонилась поднять корзину. — Перуну молись о заступе да Макоши — чтоб облегчила долю твою женскую… Да, слышь, к дочери моей заходи — она присоветовать может, коли что!
Зарница молча поклонилась старухе, и та пошла своей дорогой, вниз под горку, к Славенску. Девушка не отправилась за нею.
Милонег зашел к вечеру, когда уж солнце наполовину скрылось за окоемом. По давней привычке он принес домашних гостинцев, но не выложил их на стол с обычным присловьем: «Маслице коровье кушай на здоровье», а молча опустил на лавку узелок с караваем свежего хлеба и присел рядом с Зарницей.
Девушка только привстала от сложенного из обмазанных глиной камней очага, когда он спустился в землянку, и опять вернулась к своей рыбе. Посидев немного возле, Милонег кашлянул и, глядя в пол, тихо спросил:
— Ты с матушкой моей говорила… Почто так-то?
Было видно, как трудно давались ему слова. Зарница оторвала взгляд от языков пламени.
— Прости, коли что не так Голице Вышатичне молвила, — ответила она, — но они, — показала ладони, — к мечу привыкли… Каково им будет за прялкой-то?
В первый миг трудно было сказать, кто кого больше испугался. Вид изможденного грязного чужака с обнаженным мечом, внезапно вывалившегося из зарослей, способен напугать кого угодно, но незнакомец оказался не из трусливых. Его меч, до того лежавший рядом, вмиг оказался у него в руке, и он поднял его, готовый сражаться.
— Ты кто? — отрывисто спросил он, и я снова понял его речь — точно так же, только чуть грубее, говорили бодричи.
— Я устал, — прошептал я на языке племени моей матери.
Человек пристальнее вгляделся в мое лицо и указал мечом на землю у ног: