— Так что же я, по-твоему, не колхозница?
— Пронька говорит, ты в председатели метишь?
— А что бы мне не попредседательствовать? Женщина я во всех отношениях самостоятельная. Хоть и не мужняя, но блюду себя, и греха за мной не водится. С этой стороны я больше всех подхожу для той должности.
Ананий плутовато подмигнул Аграфене, та понимающе улыбнулась.
— Я что-то не пойму тебя, Ефросинья. Колхозом-то ты думаешь править головой или грешным местом?
Сдерживая смех, вокруг выжидающе смотрели на Ефросинью.
— Так оно как глядеть. Выйду я в председатели, от вас, охальников, отбоя не будет. Сделай только одному поблажку, потом хоть распущай колхоз.
— Так ты говоришь, бросила грешить?
— Напрочь. Об этом все знают, живу, как невинный младенец.
— А зачем же к тебе на зорьке старик Игнашка бегает?
— Девонька, да вы послушайте, что он мелет, — обратилась за помощью к Аграфене и тетушке Долгор Ефросинья. — Наговоры это. Да у старика Игнашки уж мочи нет штаны-то застегнуть. Какой же из него греховодник?
— Так ты откуда знаешь?
— Ах ты бесстыжая твоя рожа! Чтоб на твоем поганом языке болячка соскочила! — плевалась Ефросинья…
Арсалан с Алексеем сидели в центре зала.
— Ванька теперь на тебе отоспится, — посулил Арсалан.
Алексей покосился на Ивана Ивановича, тот, возле окна разговаривал с Маруфом Игнатьевичем.
— Может, лучше тебе сразу уйти в другой колхоз?
— Нет, Арсалан, я никуда не побегу. Мы не мальчики, в случае чего, разберемся. Верно, сложней будет работать, но что поделаешь.
— Говорят, Анна к Ваньке возвращается.
Анна, Дарима и Дина сидели на три ряда впереди.
— Не знаю…
На сцене появились Аюша Базаронович и Нина Васильевна. Зал ворохнулся, и голоса начали стихать. Аюша Базаронович сел за стол, а Нина Васильевна прошла к трибуне, окинула взглядом зал. Установилась тишина. Все смотрели на эту невысокую женщину с сединой в волосах и ждали, что она скажет. А Нина Васильевна медлила, точно не решалась начинать разговор.
— Товарищи, председателем я стала в самый трудный день для нашей Родины. Двадцать второго июля тысяча девятьсот сорок первого года, — с хрипотцой заговорила Нина Васильевна. — Тогда мне было двадцать четыре года. А теперь уж вся голова побелела. От той девчонки до седой женщины расстояние немалое. Не все знают, кто сидит здесь, в зале, как порой трудно было. Да только я не жалею, что такой дорогой пришлось пройти. Вот этот орден Трудового Красного Знамени, — Нина Васильевна дотронулась до ордена, с которого начинался длинный ряд наград, — мне дали за то, что мы — бабы, старики да подростки сами от голода пухли, а снабжали фронт хлебом и мясом. Стреляли пушки, ходили в бой танки, летали самолеты только потому, что мы день и ночь не покладали рук. Далеко наше село было от фронта, да только мало уцелело домов, куда бы не заглянула смерть. От горя на глазах седели матери, старились вдовы. Но мы выстояли. Мы победили.