.
Тынянов из далекой России угадал, увидел этот абиссинский перекресток, услышал шелест крыльев и воркование золотистых голубей. Потому что в полете фантазии он следовал за самим Пушкиным, который всю жизнь зачарованно вглядывался в «земли полуденной волшебные края» и воссоздавал в своем воображении удивительную и полную сказочных приключений судьбу черного предка.
Фигура эта не давала Пушкину покоя, просилась на бумагу. Наконец все продумано до мельчайших деталей. Как в волшебном фонаре возникали яркие, почти лубочные картины событий XVIII века – того, который Пушкин считал своим по праву рождения.
Михайловское. Приближался пир его фантазии. Бессонные ночи над фолиантами Петровских хроник, прогулки по тенистым аллеям старого Ганнибалова парка. И вот пробил час – побежали, помчались легкие строки, заскрипело перо. Их встреча состоялась.
Был негр ему истинным сыном,
Так истинным правнуком – ты
Останешься. Заговор равных.
И вот, не спросясь повитух,
Гигантова крестника правнук
Петров унаследовал дух
[3].
«Потаенна, сафьянная тетрадь»
Как мог унизиться до прозы
Венчанный Музою поэт…
А.С. Пушкин (II, 247)
Счастливая мысль – вести дневник – пришла Алексею Николаевичу Вульфу весной 1827 года, после окончания Дерптского университета. Человек умный и наблюдательный, Вульф отразил в дневнике с предельной хронологической аккуратностью свои встречи и беседы со многими знакомыми, в том числе – с опальным другом и соседом Александром Пушкиным. «Он много знал, чему научаются в университетах, между тем как мы с вами выучились танцевать, – вспоминал потом Пушкин их знакомство. – Разговор его был прост и важен. Он имел обо всем затверженное понятие, в ожидании собственной проверки. Его занимали такие предметы, о которых я и не помышлял…» («Заметка о холере», 1831; XII, 308). Давние приятели вновь встретились, когда Пушкин (уже не изгнанником!) провел часть лета и осень в Михайловском.
16 сентября 1827 года Вульф записал:
«По шаткому крыльцу взошел я в ветхую хижину первенствующего поэта русского. В молдаванской красной шапочке и халате увидел я его за рабочим его столом, на коем были разбросаны все принадлежности уборного столика поклонника моды; дружно также на нем лежали Montesquieu с “Bibliotheque de campagne” и “Журналом Петра I”, виден был также Alfieri[4], ежемесячники Карамзина и изъяснение снов, скрывшееся в полдюжине альманахов; наконец, две тетради в черном сафьяне[5] остановили мое внимание на себе: мрачная их наружность заставила меня ожидать что-нибудь таинственного, заключенного в них, особливо когда на большей из них я заметил полустертый масонский треугольник. Естественно, что я думал видеть летописи какой-нибудь ложи; но Пушкин, заметив внимание мое к этой книге, окончил все мои предположения, сказав мне, что она была счетною книгой такого общества, а теперь пишет он в ней стихи; в другой же книге показал он мне только что написанные первые две главы романа в прозе, где главное лицо представляет его прадед Ганнибал, сын Абиссинского эмира, похищенный турками, а из Константинополя русским посланником присланный в подарок Петру I, который сам его воспитывал и очень любил. Главная завязка этого романа будет – как Пушкин говорит – неверность жены сего арапа, которая родила ему белого ребенка и за то была посажена в монастырь. Вот историческая основа этого сочинения»