Окончательный приговор новомодным увеселениям произносит сам боярин Ржевский: «А признаюсь – ассамблеи и мне не по нраву: того и гляди, что на пьяного натолкнешься, аль и самого на смех пьяным напоят» (VIII, 21–22).
Эта последняя реплика относится к эпизоду с кубком большого орла из предыдущей главы. Корсаков нарушил этикет и выслушивает замечание распорядителя ассамблеи: «Государь мой, ты провинился: во-первых, подошед к сей молодой персоне, не отдав ей три должные реверанса; а во-вторых, взяв на себя самому ее выбрать, тогда как в менуэтах право сие подобает даме, а не кавалеру; сего ради имеешь ты быть весьма наказан, именно должен выпить кубок большого орла». И вот, «в круг, где стоял осужденный и перед ним маршал ассамблеи с огромным кубком, наполненным мальвазией»[400], вступает царь. «Ага, – сказал Петр, увидя Корсакова, – попался, брат, изволь же, мосье, пить и не морщиться». Делать было нечего. Бедный щеголь, не переводя духу, осушил весь кубок и отдал его маршалу» (VIII, 17). Последствия известны: Ибрагим увозит из дворца пьяного Корсакова, который невнятно лепетал: «Проклятая ассамблея… проклятый кубок большого орла!..» Он «проснулся на другой день с головною болью, смутно помня шарканья, приседания, табачный дым, господина с букетом и кубок большого орла», – так заканчивается III глава.
Сравним у Корниловича: на ассамблеях «государь, бывший в первой паре, делал самые трудные па, и всякий из танцующих должен был слепо подражать ему во всем, а не исполнивший сего, осушал в наказание огромный кубок орла»[401]. В другом месте у него сказано, что «Шереметев и князь Михаила Михайлович Голицын (фельдмаршалы, первый фигурирует в пушкинском романе. – А.Б.) одни освобождены были от наказания, состоявшего в осушении кубков большого орла»[402]. У Корниловича также говорится, что в царствование Анны «табачный дым и стук шашек не беспокоил уже танцующих, и, наконец, совершенно уничтожилось наказание осушать кубок большого орла»[403].
Голиков тоже упоминает ассамблеи и этот обычай: «Всяк по своей воле может сесть, встать, прохаживаться, играть и чтоб никто такому не препятствовал и не противился в том, что он будет делать, под наказанием опорожнить большой орел (кубок)»[404].
В свою очередь, Голиков почерпнул эту деталь из постановления генерал-полицмейстера Петербурга Девиера (тоже действующее лицо романа!) от 26 ноября 1718 года «О порядке собраний в частных домах и о лицах, которые в оных участвовать могут»[405].
В пушкинские времена в доме богатого барина Л.Д. Измайлова, упоминавшегося нами, провинившимся на пирах подносили чашку «лебедь» – тоже своего рода штрафной кубок