,
//Но можно рукопись продать…” Меркурий приобретал облик Аполлона. Дельвиг когда-то увидел в статуе прообраз поэта. Пушкин как бы заново возвращался к этой мысли, видоизменяя ее», – заключает В. Вацуро размышления об этом «странном сближении», сквозном образном мотиве, связавшем стихи и рисунок, посвященные статуе Джованни да Болонья.
Как тут не вспомнить и другого Аполлона, самого знаменитого – Бельведерского, к которому обращены строки пушкинской эпиграммы:
Лук звенит, стрела трепещет
И клубясь, издох Пифон;
И твой лик победой блещет… (77/, 51)
И для многих русских поэтов, с легкой руки Пушкина, имя Аполлона Бельведерского стало знаком, символическим обозначением идеала античной красоты:
Но мрамор сей ведь бог!..
(Поэт и толпа, III, 142)
Великолепная статуя сейчас украшает «восьмиугольный двор» Ватиканских музеев в Риме. Пушкин, скорее всего, знал ее описание, сделанное его современником, известным петербургским историком искусств Н.Н. Винкельманом: «Ватиканский Аполлон должен изображать этого бога, охваченного негодованием на змея Пифона, которого он поразил стрелой, а вместе с тем и полным презрением к столь ничтожной для бога победе. Мудрый художник, намереваясь изобразить прекраснейшего из богов, поместил выражение гнева в носу, где он сосредоточивается, по мнению древних поэтов, а выражение презрения – в губах»[849].