.
В другом месте Благой специально подчеркивает перекличку пушкинского пересказа Джанни с творчеством Данте: «Как известно, Данте больше всего ненавидел и презирал предателей. Недаром он помещает их в девятый – последний и самый мрачный – круг ада – обиталище его владыки, «первопричины зол Люцифера», который, по грудь вмерзши во льды, гложет в своих трех чудовищных пастях предателей и, в главной – средней из них, гнуснейшего из всех предателей – Иуду»[961].
Об особенности переводческой работы позднего Пушкина говорил еще первый биограф поэта П.В.Анненков: «В эпоху мужества и крепости таланта подражания Пушкина значительно расширяют образы и мысли подлинника; таково его подражание сонету Франческо Джанни «Sopra Giuda», известное под названием «Подражание Италиянскому». Картина Пушкина приобретает энергию, которая затмевает превосходный образец, лежавший перед ним»[962].
В журнальной статье 1836 года сам Пушкин заметил: «Талант неволен, и его подражание не есть постыдное похищение – признак умственной скудности, но благородная надежда на свои собственные силы, надежды отыскать новые миры, стремясь по следам гения». («Фракийские элегии». Стихотворения Виктора Теплякова, XIII, 177.)
Однажды Максимилиан Волошин написал: «Иуда мне представляется темой, равной Каину и Фаусту. И хочется, чтобы каждый написал своего Иуду…»[963]. Пушкин «своего Иуду» писал вместе с итальянским поэтом Франческо Джанни.
Тема религиозных мотивов в творчестве Пушкина получила в последние годы углубленное звучание в работах исследователей, наконец-то избавленных от строгой идеологической цензуры. И выяснилось, что библейские и евангельские ноты звучали мощно и глубоко в творчестве поэта. «Веленью Божию, о муза, будь послушна…» (III, 424) – вот пушкинское кредо, которым он завершил последнее стихотворение своего последнего лирического цикла.
Д.С. Мережковский в книге «Пушкин» (Париж, 1937) цитирует А.О. Смирнову-Россет: «Я думаю, – замечает Смирнова, – что Пушкин – серьезно верующий, но он про это никогда не говорит. Глинка рассказал мне, что он раз застал его с Евангелием в руках, причем Пушкин сказал ему: “Вот единственная книга в мире, в ней все есть”. Барант сообщает Смирновой после одного философского разговора с Пушкиным: «Я не подозревал, что у него такой религиозный ум, что он так много размышлял над Евангелием». «Религия – говорит сам Пушкин, – создала искусство и литературу, все что было великого с самой глубокой древности; все находится в зависимости от религиозного чувства… Без него не было бы ни философии, ни поэзии, ни нравственности».