— Боец Федотов! — сказал командир. — Передадите оружие Хохлову. За нарушение обязанностей часового теперь вы сядете под арест, а он будет вас сторожить.
— Чертёнок! — вздохнул Федотов, передавая Мишке винтовку. — Вот подвёл так подвёл.
Мишке многое хотелось сказать Федотову в своё оправдание, но в его руках очутилась винтовка. Теперь он был часовым, а часовому разговаривать не положено.
* * *
Недаром Мишка дневал и ночевал в штабе. Он раньше всех узнавал новости. Он знал, что получено задание: в помощь наступающей Советской Армии взорвать Симкин мост. В этой боевой операции должны были участвовать две партизанские бригады.
За день до назначенного срока Федотов с Мишкой помылись в партизанской бане. Мылись горячей водой со щёлоком[1] — мыла не было.
— А ну, Хохолок, потри мне спину! — попросил Мишку Федотов. — Идём на сурьёзное дело; может, и помереть придётся, а умирать надо чистым. Понятно?
— Понятно! — откликнулся Мишка, усердно работая рогожкой[2].
— И ещё тебе один наказ. Николай Иванович сказал: рвать Симкин мост выйдут все наши. Можно сказать, ты один останешься. Так уж веди себя достойно: не озорничай. Понятно?
— Понятно, дядя Федотов!
Командир вывел свою бригаду ночью. На рассвете стали подходить к селу Симкино. Остановились на лесной опушке, чтоб выслушать последние приказания.
И тут к командиру осторожно приблизилась маленькая фигурка с карабином в руках.
— Мишка! Ты почему здесь?
— Но вы же сами сказали, что на эту операцию идут все наши, а я разве чужой?
— Отправил бы я тебя обратно, да уже поздно. Ничего не поделаешь — останешься со мной.
Бригада Николая Ивановича должна была, окружив Симкино, навязать бой стоявшему в этой деревне немецкому гарнизону, в то время как другая бригада прорвётся к мосту.
Николай Иванович разделил свои отряды. Одни двинулись на Симкино, другие залегли у дороги в засаде, чтоб отрезать немцам путь к мосту.
Вдоль дороги тянулось болото. Его кочки и редкие кустики служили укрытием для партизан. За одним из кустиков возле командира лежал Мишка.
Над болотом клубился утренний туман. Он напомнил мальчику дымок над пепелищем Карташихи. И снова в Мишкином сердце закипела ненависть.
— А моя бабушка ещё крепкая была, — глухо пробормотал Мишка, — сама мешок с картошкой подымала… Николай Иванович, нам не пора?
В Симкино уже гремели выстрелы.
— Ещё не пора! — чуть-чуть улыбнулся командир.
Шум боя становился всё сильней. Мальчик прямо-таки ёрзал по земле от нетерпения.
Уже поднялось солнце. Спиной Мишка чувствовал утро, а животом — ночь, потому что спину пригревало солнце, а живот был прижат к сырой, холодной земле.