Тарик знал, что потакает своим слабостям. Ему не нужно заставлять свою невинную жену становиться перед ним на колени. Но то, что она сказала ему там, у источника, не выходило у него из головы. «Добрый» — так она его называла.
И вот он раздел ее догола, пытаясь доказать — ей, самому себе, — что он вовсе не такой. Но даже сейчас, обнаженная и мокрая в его объятиях, она смотрела на него так, словно знала о нем что-то такое, чего он не знал, и подняла руку, чтобы коснуться его щеки.
Возможно, она действительно знала что-то, чего не знал он, потому что в ту же секунду, как ее прохладные пальцы коснулись его щеки, что-то пробудилось в его душе — потребность, о которой он даже не подозревал. Потребность, не имевшая ничего общего с сексуальным желанием. И он сразу понял, что она гораздо опаснее, чем он мог себе представить.
Никто не прикасался к нему так с тех пор, как умерла мать. Даже няня, воспитывавшая его, не делала этого. Всем слугам был дан строгий приказ не нянчиться с ним и не утешать — никакой нежности или жалости не допускалось. Потому что он должен был научиться самодостаточности, найти утешение в отрешенности и изоляции, поскольку такова жизнь шейха.
Это был очень тяжелый урок, но Тарик его усвоил. У него были любовницы, которые удовлетворяли его физические потребности, и это было все, что ему требовалось.
До встречи с Шарлоттой. До того момента, как ее прохладные пальцы нежно и неуверенно коснулись его щеки.
Он не может этого допустить. Не может позволить ей забрать у него его силу. А это означало, что он должен показать ей, какой он на самом деле.
Шарлотта опустилась на колени. Тарик наклонился и, схватив за подбородок, запрокинул ее голову. Ее глаза цвета полуденного неба потемнели от желания.
— Возьми его.
— Я никогда не делала этого раньше…
— Я научу тебя. — Он погладил ее мягкие губы, восхищаясь ее смелостью, потому что на этот раз он не видел в ней страха. — Делай, что я говорю.
Шарлотта послушно открыла рот.
Она стояла перед ним на коленях, обнаженная, мокрая, с возбужденными розовыми сосками, соблазнительная до умопомрачения.
Тарик стиснул зубы, когда Шарлотта, наклонившись, осторожно и нерешительно коснулась его языком, а потом взяла его в рот. Удовольствие пронзило его, словно по позвоночнику хлестнули бархатным хлыстом.
Тарик зарычал, не в силах сдержаться, запустил пальцы в волосы и стал направлять ее, побуждая взять его глубже. Она была неопытна и неуверенна, но в этом был особый эротизм, доставлявший изысканное удовольствие. Осознание того, что он первый мужчина, с которым она делает это, вызывало еще большее возбуждение.