– Жизни боитесь?
Я затруднялась ответить.
– Это вы себя боитесь, – сказал он, – знаете, это надо преодолеть.
Я согласилась, что надо».
Наталье очевидно, что она нравится Толстому – тот начинает открыто, почти демонстративно ухаживать за ней. И Наталья понимает, что его внимание ей приятно. Алексей же Николаевич сильно ею увлечен.
После начала войны, когда Толстой уезжает на фронт корреспондентом, Наталья работает в лазарете. Позже ее воспоминания Алексей Николаевич использует для «Хождения по мукам», и вообще она станет прототипом Кати – одной из героинь романа. (Надежда – будет прототипом Даши, младшей сестры Кати, а влюбленного в нее молодого инженера Ивана Телегина Толстой «спишет» с жениха, а после – мужа Надежды – архитектора Петра Файдыша). Наталья узнает о помолвке Толстого с Кандауровой, и ей кажется, что все кончено. Но Толстой пишет ей с фронта, и она не может не читать его писем, а прочитав, не может не надеяться на новую встречу. Наконец, он возвращается в Москву и сразу же, прямо с поезда, отправляется к ней в госпиталь. Ведет в ресторан пить кофе и говорит, что действительно помолвлен с Маргаритой Кандауровой, но не любит ее: «Маргарита – не человек. Цветок. Лунное наваждение. А ведь я-то живой! И как все это уложить в форму брака, мне до сих пор неясно».
Наталье же эти признания не кажутся смешными, напротив – они трогают ее: «Что-то незрячее было в нем, как у большого щенка. И чувство старшего к младшему (взять за руку, вести), чувство, так похожее на материнское, впервые шевельнулось во мне к этому человеку». Возможно, именно такая любовь нужна была Толстому: одновременно и покровительственная, и бескорыстная. Временами мы все нуждаемся в такой любви, но редко бывает по-настоящему благодарны за нее. Нам кажется, что мы получили ее потому, что мы – такие замечательные, а не потому, что человек, встретившийся нам, умеет так любить. Но пока перспектива обрести новую мать, кажется, привлекает Толстого больше, чем перспектива стать мужем-отцом юной, но весьма целеустремленной балерины: «Помню, однажды вечером, подбрасывая полено в мою печь, Толстой занозил себе палец. Я вынула занозу пинцетом, прижгла йодом. Он сказал: «Буду теперь каждый день сажать себе занозы. Уж очень хорошо вы их вынимаете, так же легко и не больно, как делала покойная мать». Я промолчала, ваткой, намоченной в одеколоне, вытерла пинцет, потом пальцы. Толстой продолжал: «В одну из наших встреч, прошлой зимой, вы как-то раз сказали, что для женщины любить – это значит, прежде всего, оберегать, охранять. Это вы правильно сказали».