— Дорогая, сегодня ты была особенно в ударе!
Как всегда, ее уже ждал дед, подтянутый, ироничный, в безупречном светлом костюме, с букетом бордовых, цвета запекшейся крови, прекрасных роз.
— Поехали, к ужину я заказал твою любимую индейку.
Дед прекрасно знал, что перед выступлениями она никогда не ела. Ничуть не смущаясь его присутствием, Лаура оделась, проигнорировав косметику, скрутила тугим узлом волосы на затылке, достала сотовую трубку.
— Ну что там, можно?
— Да, Анастасия Павловна, все спокойно. — Бригадир секьюрити отозвался не сразу, видно был занят делом, бдел. — Выходите через второй подъезд. «Мерседес» деда был запаркован подальше от любопытных глаз, на общей стоянке, — перламутровое бронированное чудище, изготовленное на заказ. На первый взгляд обыкновенный «шестисотый», однако мотор помощнее, салон побогаче и еще не всяким гранатометом возьмешь. Не привлекая постороннего внимания, сели в машину, опытный водитель стремительно взял с места, и за окнами поплыла вечерняя, уставшая от дневнего зноя Москва. Неслышно урчал кондиционер, тяжелая машина легко и быстро катилась по дороге, ехать было необременительно и приятно.
— К ужину будут гости. — Дед вытащил большую трубку с резным янтарным чубуком, набив не спеша, закурил, в воздухе поплыл приятный жасминовый дымок. — Савин и комитетский один, все набивается в друзья. Полковник, не сегодня завтра генерал. Будет настроение, запудри ему мозги, возьми чекиста на короткий поводок. Пригодится.
Кивнув, Лаура открыла бар, налила себе персикового соку.
— Как скажешь.
Дед ей нравился. Уже больше тридцати лет они живут под одной крышей, а он все не меняется, такой же загадочный и непонятный. Это для нее-то, читающей в душах людских, как в открытой книге. Молчит, улыбается в пышные усы, и хоть бы мысль какая мелькнула на поверхности — куда там, лишь плотная завеса тумана блокировки. Сфинкс, человек-загадка! Да, впрочем, нет, просто маг более высокого плана, учитель, указавший путь. Человек, перевернувший всю ее жизнь, заменивший отца и мать.
В пятьдесят седьмом дед отыскал ее в Калининграде, в детском доме. Он увидел перед собой болезненного заморыша, доходягу, — пятнадцать лет, а еще и намека на месячные не было. Зато всего остального в избытке: нарушение речи, эпилепсия, лунатизм. «Как тебя зовут?» — спросил ее тогда дед, и она вдруг, сама не зная почему, ответила по-немецки: «Норна. Норна фон Химмель, добрый господин». С ее глаз словно спала пелена, она вспомнила чудной красоты женщину с белокурыми волосами, рев тяжелого грузовика, страшный, перечеркнувший все огненный столб…