— Ого-го. — Сразу оживившись, гости уселись за столы, откупорили, налили, Кефирыч, взваливший на себя бремя тамады, выдал тост — и началось, пошло-поехало. Крики «Горько!», подарки, поздравления, коньяк, свиная бастурма, половецкие пляски, пение сольное и хоровое, под японский аппарат «караоке». Разгоряченные спецназовцы устроили турнир по рестлингу, гимнастике и панкратиону — благо спортивный зал был под боком, — играли в регби, дрессировали Филю и Степашку — шум, гам, лай повисли над «Вечным безмолвием». В самый разгар веселья, когда Кефирыч плясал с Пиновской, Дубининым и супругой лихую летку-енку, а молодые кружились в истомном аргентинском танго, Плещеев подошел к Тормозу и, легонько взяв его за локоть, отвел в сторонку.
— Ну что, Прохоров, вы хорошо подумали над нашим предложением? — Он добродушно улыбался, но в голосе его слышался металл.
— Подумал, товарищ Плещеев, две ночи не спал, — честно признался Тормоз и осторожно высвободил руку. — Спасибо за доверие, только боюсь, не оправдаю. Нервная конституция жидковата. Да и оклады ваши тоже.
Нужна ему эта служба в охранке! Стоит послезавтра выиграть бой — и пару месяцев можно жить безбедно.
— Вы не торопитесь с ответом, подумайте все-таки. — Шеф «Эгиды» улыбнулся еще шире, настойчиво заглянул в глаза. — Смотрите, возможность роста, спецпаек, выслуга лет, льготы. Опять-таки, проезд бесплатный…
— До Колымы в столыпинском вагоне. — Прохоров решил, что настало время сменить тему. Он резко обнял вербовщика за плечи и развернул на сто восемьдесят градусов. — Смотрите, товарищ Плещеев, торт выносят, ой, бля, не успеем…
Действительно, на колесном столике вкатили свадебный торт, огромный, в три яруса, ярко выраженной фаллической формы, с витиеватой малиновой надписью «Совет да любовь».
— Ну как знаете, Прохоров, очень надеюсь, что все это останется между нами. — Плещеев поскучнел, отвернулся и отправился вручать молодым подарок от руководства ФСБ — двухнедельную путевку-люкс по фьордам Норвегии, — ничего другого под рукой не оказалось.
Съели торт, выпили пару-тройку ведерных самоваров, снова пустились в пляс.
— Серега, а давай-ка мы станцуем. — Женя, неожиданно ставшая буйной, потянула Тормоза из-за стола, но тут же передумала и, плюхнувшись на скамью, принялась яростно дирижировать вилкой для сластей. — Я задыхаюсь от нежности, от твоей-своей свежести, я помню все твои трещинки, а-а, щенки, щенки! Эй, Викуленция, мать твою, бери гитару, петь будем!
От нее густо пахло духами, бастурмой, коньяком и крупными неприятностями, пора было немедленно заканчивать веселье.