Самоха последний раз развел ветки пахучих пихтачей и остановился на голом склоне.
— Смотри, Никандровна! — воскликнул он, подтягивая за руку Стефанию.
При виде замкнутой горами долины, пока еще серой от травы, все остановились, улыбаясь друг другу.
— Здесь и теплее, — сказала Стефания.
— Сравнениев нет, — гордился Самоха. — Вишь, снегу-то и в помине не бывает… А осенью до покрова инеев не водится.
— В улус не поедем, — сказал подошедший Пастиков. — Правь вон в тот лесок.
— И резонно, — одобрил Самоха.
Задумчивые глаза Додышева жарко лучились. Он вдыхал в себя воздух давно покинутых и теперь почти неузнаваемых мест.
— Давно, видать, не бывал здесь? — участливо спросил Севрунов.
— Две… Двенадцать лет, — выдохнул студент.
— А как попал в город?
— Здесь скрывались красные, а я был сиротой. Ну и увезли меня…
Под ногами лошадей шумела сухая трава, а под ней ворчала проступающая вода. Караван пересек узкое место долины и остановился на гладком берегу Сыгырды, в роще молодых тополей. Река отсюда делала крутую петлю, и от стана были видны прилепившиеся к скалам нехитрые постройки улуса.
Раскинув палатки, Самоха спустился на выступивший из воды камень и позвал Стефанию.
— Глянь-ка, Никандровна, какая чистота, — сказал он, привязывая к удилищу лесу.
Светлые волны с кипением били в лесистые скалы противоположного берега. Но почти до средины было видно камни на дне реки.
— Ангару напоминает, — сказала Стефания.
— Одной матери, надо быть, дети, — улыбнулся Самоха. — А вот сейчас посмотри, как мы начнем тягать.
Он закинул удочку. Желто-серая бабочка скользнула по верху волны и с плеском скрылась вниз.
Стефания не успела шагнуть, как на берег вылетел большой бурочешуйчатый хариус.
— Лови уху! — рассмеялся Самоха.
Пастиков зажал с хребта топорщащуюся рыбу и извлек из ее окровавленного рта хитроумную удочку.
— Это что за снасть? — недоумевала Стефания.
— Обманка, — посмеивался Кутенин. — Тут она замаскирована в петушиные перья, а дура-рыба думает: букашка.
— Ну-ко, дай я, — сказал Пастиков.
— Валяй… Разучился, поди?
Пастиков пустил удочку, около которой сразу же запрыгали хариусы.
— Подхватывай!
Леса свистнула над головами и сорвалась с удилища.
Стефания тихо охнула, мотая рукой.
— И што ты наделал! — заревел Самоха на побледневшего Пастикова. Он приподнял стефаньину руку и сморщил безусое лицо. В пленке между пальцами руки впилась с жаброй удочка; мотылек из петушиных перьев краснел от крови.
— Тащите! — громко сказала Стефания, морщась от боли.
Севрунов вымыл руки и, разогнув удочку, вырвал жабру с клубком запекшейся крови.