— Может выпьешь?
Она достала из-под нар берестяной туес и налила гостю древесного спирта.
— Пей, отец хорошо научился делась вино.
Глаза старшины расширились в узких прорезях. Он обеими руками сжал деревянную кружку и медленно проглотил жгучий спирт.
— Когда ты приедешь к Тимолаю? — спросил он, закуривая трубку.
Женщина передернула потрескавшимися губами, но улыбнулась.
— К Тимолаю я не пойду, мне надоело в тайге.
— А зачем ты пришел в тайгу?
— Неволя загнала. Ты отца спрашивай.
— Ты шутишь, — ухмыльнулся Алжибай. — Русские уже на Шайтан-поле… Они притащат сюда красную власть.
— Русские?! Ты видел?
Хозяйка откинула назад светлые волосы. Ее суровые глаза испугали старшину. В них было скорее удивление, чем злоба и испуг.
— Красные?.. Когда они пришли?
За стеной заворчал кобель, и девица, схватив винтовку, выбежала за дверь.
— Это ты, отец? — послышался ее низкий голос.
— Я, Вера, — отозвался скрипучий бас. — Ты не одна? (тихо).
— Нет, Алжибай приехал… Говорит, красные на Шайтан-поле… Привез сухарей и еще что-то…
— Красные?.. Гм… Образина!.. Думает, у меня все еще золото есть…
Вера скрыла злую улыбку и отвернулась.
Высокий человек с сивой бородой снял с обвисшего плеча винчестер и шагнул в дверь. Пестрый кобель подпрыгнул на всех четырех лапах и лизнул Веру в щеку.
— Иди на место! — крикнула она.
Старик поздоровался с гостем и сел против него на самодельную Скамейку.
— Сколько людей приехало? — дребезжащим голосом спрашивал он. Старик ловил хитрые глаза старшины своими — смелыми, похожими на глаза дочери. Он был одет в такие же кожаны, как и Алжибай. Вместо пуговиц на кожане красовались гладко обточенные палочки, пришитые к шкуре жилами зверей.
Алжибай хлопал мокрыми ресницами.
— Вчера было семь, но будет много-много красных, много железных нарт, много хороших ружей.
Старшина много пил и говорил. Его монотонная речь журчала далекими отголосками таежных рек и бурь…
Он выехал домой, когда тихая ночь, точно нагулявший жира медведь, залегла в берлогу пахучей тайги.
* * *
Костер тихо потрескивал под двумя пихтами, что стволами зажали ведущую к ручью тропинку. Это было место, где Вера слушала ночные шорохи весенней тайги и сторожила. Здесь засиживался и отец, гадая о своей судьбе и кляня силу, отнявшую у него и дочери былое.
Старик, шел ломкой походкой, шваркая унтами о высохший брусничник. Он оглянулся по сторонам, как волк, приблизившийся к жилью людей (многолетняя привычка к осторожности) и, кряхтя, опустился на пихтовые ветви.
Дочь повесила над головой отца оружие и тихо запела.
— Мясо смотрела? — спросил он.