— Сухая, — прошептал старшина, ловя неповинующимся глазом мушку прицела.
Темноватый зверек косил глазом и высоко вытягивал тонкую шею. И суеверному Алжибаю вдруг пришла нелепая мысль:
«Попадешь — русские уйдут с Шайтан-поля, не попадешь — пропал сам».
Выстрел резко разорвал первобытную тишину и сон лесов. Эхо где-то долго шумело в ответ. Кабарга сделала отчаянный скачок через мелкую чащу и камнем упала на мох.
— Фарт! Фарт! — по-русски закричал Алжибай. — Ай, красные уйдут, уйдут красные!
Он подъехал к зверьку. У кабарги судорожно дергались копытца, угасли желтоватые глаза. Около уха из узкого прострела ползла черная бороздка крови.
— Ай, молодец! — усмехнулся старшина, заваливая добычу в торока.
Он пустил коня и, шатаясь как сноп на ветру, пошел сзади. Через час лошадь свернула вверх по гремучему ручью, берег которого густо осаждали ягодники и бурьяны. Тропа петляла, и болтающиеся ноги кабарги царапали сухие ветви кустарников.
Поднявшись на холмик с кедровым лесом, лошадь заржала и снова остановилась. Ей отозвался собачий лай.
Алжибай потянул носом смолевый дым и самодовольно сморщил лицо. И в это же время из-за толстостволого кедра вышла с винтовкой наперевес тонкая светловолосая женщина. В легкой козьей дохе и унтах, она ничем не отличалась от молодого, еще безусого парня. И даже суровые темно-голубые глаза смотрели на Алжибая не по-женски.
Она тряхнула мертвую голову кабарги и низким голосом спросила:
— Наверно, на медвежьей релке убил?
— Там, — кивнул старшина. — А где отец?
Старшина сверкнул по загрубелому лицу женщины черными, еще мутными глазами и, может быть, в сотый раз залюбовался горбинкой ее тонкого носа.
— Отец здесь близко… Газеты привез? А еще что? — Она перевертывала винтовку и смотрела сверху на привязывавшего лошадь старшину. — Я тоже могу похвастаться, — вчера подстрелила молодого марала, и мы теперь едим мясо.
Женщина отогнала пестрого кобеля и, сторожко оглядываясь на приезжего, открыла дверь избушки.
Алжибай не в первый раз вдыхал хвойный запах этого помещения, как не в первый раз видел он посуду на нехитрой полке, сплетенной из красных прутьев тростника, и эту женщину с мужской фигурой и манерами.
Она внесла в избу седло и кабаргу.
— Что ж молчишь, старшина? — обратилась она к гостю. — Давно был на том стане?
Старшину мутило с похмелья, узкие глаза слипались.
Хозяйка подкинула в железку дров. Стоявший на ней котел запыхтел жирным паром. И в чаду Алжибай, как во сне, видел эту высокую, совсем еще молодую и ловкую девицу. Она носила кожаную кофту и шаровары. Все это нравилось старшине.