Но камасинцы уже были заняты дележкой сухарей: они нагребали в полы, карманы, совали в рты лакомые гостинцы. И только один Парабилка сказал:
— Сдохни она как лисица.
Среди успокоившихся камасинцев сидели Алжибай и кривой Аёзя. По улусу жутко завыли собаки.
— Кури, — предложил Пастикову Алжибай.
— Спасибо, не курю.
— Кури — труг пудешь!
Собственно, это и послужило предлогом к переговорам. Огоньки папирос ярко вспыхивали среди чумазой таежной ночи. Душистый дым глотали старый и малый аппетитно причмокивая губами.
— Какой будет работа? — добивался у приезжих Парабилка.
— Всякой… Будем зверей ловить, рыбу и строить дома.
— Много будет работы? — спросил Алжибай.
— Много… Платить будем хлебом и товаром. Вот хозяин лучше расскажет…
И в знак гостеприимства в кругу уже очутился лагун араки.
— Ну, это зря! — рассмеялся Пастиков.
— Пей, нойон, наш народ не злой, — сказал Аёзя. — Мы умеем жить без обмана, а ваши купцы всегда обманывали нас.
Стефания смахнула мусор с верху сывороточной жижи и, хлебнув напитка, начала чихать.
— Крепкой? — рассмеялись в толпе.
— Вот такой будет наш дружба, — заметил Алжибай.
Небо, как лосиновая подошва, сверкнуло золотыми шляпками гвоздей. Лес стоял неподвижно. По зазеленевшему берегу звенели колокольцами камасинские коровы и перекликались ленивые филины. И в этот час нерушимого покоя над юртой старшины таежной бурей сорвалась многоголосая песня: она была длинна, как Шайтан-поле, и уныла, как судьба этих таежных людей.
…Алжибай подошел к стану утром, кашлянул и в знак миролюбия поставил к стволу дерева ружье. Прошла неделя с тех пор, как разведчики посетили улус, но опухшее лицо старшины свидетельствовало о том, что камасинцы не перестали еще пить араку.
Алжибай боком пролез в палатку к Пастикову и, поклонившись, сел по-камасински, подогнув ноги.
— Трастуй, начальник, — приветствовал он, закуривая трубку.
Пастиков с трудом надевал ссохшиеся сапоги. В палатке пищали комары, где-то скребла мышь.
— Рано ты ходишь, старшина, — начал Пастиков, топая сапогом о землю.
Алжибай высек огня, положил трут в погасшую трубку.
— Мой говорить хочет, пойдем в лес, — ответил он.
На стане просыпались разведчики. Самоха и Додышев босыми побежали к озеру умываться. Молодая трава брызгала росой. Долина пестрела цветами. Над белогорьями качалась прозрачная синева.
Пастиков позвал Алжибая в тополевую чащу и сел на свежий пень.
Старшина снял шапку и провел ладонью по бритой голове. «Силищи в нем, как в коне», — подумал Пастиков, рассматривая широкие плечи собеседника.
Алжибай расстегнул кожанку и достал из сумки сверток. Он не торопясь развернул бумазеевую тряпицу, не торопясь расправил на ней и поднял кверху связку черных соболей. Шкурки были остистые, с серебристой проседью.