— Из Боровки я. Про Кушненковых слыхивал?.. По уличному-то нас прозывали Чувырлами. Неужели на базар не ездил через нашу деревню?
— Доводилось. — Померкшие глаза деда округлились, копченая борода слегка дрожала. По морщинистому лбу было видно, что он припоминает. Вера подкладывала в костер сушняк, приготовленный заботливым стариком еще в прошлом году.
— Наша изба крайняя к поскотине, дворы еще горели в двадцать седьмом году, как раз на рождество.
— Вот теперь признаю, — повеселел Гурьян. — Это не ты ли ушел с Глазковым и Сабаевым?
Василий стянул бродень с морщинистым голенищем и со стоном выдохнул накопленную годами горечь.
— За дурость свою, дед, муки принимаю, — начал он, протягивая к огню до крови потертые ноги. — Тогда сбили с толку дураков. Пустили болтовню, что коммунисты будут забирать все, вот и влип. Да, по правде сказать, мне и стрелять-то ни разу не пришлось. Намаялся я, дед. Вот пришел к тебе за советом. Пусть хоть тюрьма, а тут нету сил бродяжничать.
— Эвон дело-то какое, — протянул Гурьян. — Он достал из мешка сухарей, разогрел недоеденную шарбу из свежих окуней и подкрошил в нее черемши.
Вера дремала от усталости. Собаки все еще ворчали, одна из них взвизгивала, зализывая рану на ноге. Кушненко немного похлебал и положил ложку. В груди у него что-то клокотало.
— Вот и пришли к тебе, — продолжал он. — Говорят, на Шайтан-поле Петруха Пастиков работу какую-то закладывает. Мужик он раньше был сходственный. Годок мне. Вместе царскую шинель носили. А кто его знает, какой он теперь стал. Приди к нему — еще пулю всадит.
Гурьян курил сосредоточенно. Его самодельная трубка блестела медной оправой. По чубуку из каменной березки порхала откуда-то появившаяся бабочка.
Вера, растянувшись, пригретая костром, крепко уснула.
— Так, говоришь, ты не стрелял? — спросил дед.
— Вот убей меня громом! — перекрестился Кушненко. — Мы с девчонкой и сейчас убежали от них. Там и осталось-то всего восемь душ. Этот татарский князек, сукин сын, мутит у них.
— Какая девчонка? — удивился Гурьян.
— А вон эта… Ведь она дочка Глазкова.
Старик рассмеялся и закашлялся.
— Чудеса твои, господи! Иван! Ха-ха-ха! Вот до чего я дошел.
Василий смотрел на старика, как на помешанного. За годы таежных скитаний он привык ко всяческим приключениям. В прошлом году заблудился его однодеревенец Иван Далматов. Его нашли на десятый день свихнувшимся, и Сабаев равнодушно пристрелил несчастного в присутствии всей банды. Кушненке стало страшно.
Но Гурьян бросил собакам остатки еды и, подсев к гостю, стал толково расспрашивать и рассказывать ему о жизни в деревнях. Они проговорили до рассвета. Над ними медленно гасли звезды. В низине около протоки начали однообразную песню коростели. Ложась спать, дед наставительно заканчивал: