Но добраться до столь высокой персоны никому из пишущей братии так и не удалось. Прикрывшись заслоном из генералов, наместник с великим князем и небольшим эскортом из казаков его личной охраны укатили сразу в порт. Пришлось журналистам пока довольствоваться несколькими кадрами, удачно сделанными на перроне, да ждать.
Когда поезд еще только подъезжал к вокзалу Владивостока, Михаил Александрович предложил Рожественскому назначить дату проведения официальной встречи с представителями прессы на следующий день после большого общего совещания, а сейчас, для экономии времени, сбежать от встречающих и сразу отправиться в штаб. Но наместник рекомендовал сначала осмотреть корабли эскадры. Так и решили. Быстро согласовав дальнейшие действия с генералами и охраной, оба «самых главных» успешно избежали внимания назойливых и пронырливых журналистов. К этому времени они довольно тесно сошлись за долгую дорогу из Харбина и легко общались между собой.
Возможно, этому способствовало то обстоятельство, что из соображений строжайшей секретности, личным распоряжением Николая II только наместнику Михаил имел право сообщить некоторые факты, обнажившиеся к лету 1905 года, наглядно показывавшие степень неготовности Российской империи к этой войне>10.
Давая такое распоряжение, император рассчитывал на то, что, имея опыт ведения активных действий при откровенно скудном обеспечении Владивостока и тотальной нехватки всего и везде, Рожественский сможет подсказать выход из наметившегося тупика, в который все глубже вползало Военное министерство, а следом за ним и вся страна.
Несмотря на то, что в Японии большинство населения умело читать и писать, в том числе и крестьяне в дальних деревнях, ее считали обезьяньим государством, и в случае обострения отношений предполагалось быстро добиться победы малой кровью и на чужой территории. Ошибочность этих суждений обозначилась уже в первые месяцы войны.
За время совместной поездки из Харбина во Владивосток, в ходе состоявшегося приватного разговора, растянувшегося, под перестук вагонных колес, далеко не на одну ночь, Михаил поведал о неожиданной резкой непопулярности этой войны с самого начала. Как оказалось, с момента ее объявления это встретили с одобрением не более 20 процентов общества. Причем не только среди крестьян и рабочих, но и дворянства и буржуазии. Причем среди крестьян проявлялись даже самые недостойные формы протеста, выражавшиеся в отказе в помощи семьям солдат. А дальневосточные промышленники, чьи интересы она затрагивала в первую очередь, не ждали от нее ничего, кроме потери денег и имущества. Все новости с театра военных действий воспринимались со злорадным сарказмом. Это еще более подкреплялось не слишком успешными и, как правило, запаздывавшими, а порой и неадекватными действиями властей