– Я вас могу заверить как экономист: это было что-то совсем другое. Не знаю что.
А про капитализм она в теории не вдавалась, зато узнала кучу практически полезного, причем узнала гораздо лучше даже и тут родившихся. И дала наша дорогая подруга Вероника на новом месте такого шороху, что гадалке и не снилось.
Люба почти всерьез объясняла ее сказочные успехи цыганкиной ворожбой и колдовством. Я более реалистического объяснения предложить не могу. Да и вообще я в здравом смысле сильно разочаровалась. В молодости я свято верила в логику и в причинно-следственные связи – но нет, не существует в этом мире никаких причинно-следственных связей. Я теперь убедилась, что нет никакой связи между умом и практическим успехом. Большого ума у Веры нет, не было и не будет.
Вот статья мне попалась про эту теорию хаоса. Я потом объясняла Любе, что теория эта не про то, что кругом сплошной бардак, – это и без теории ясно, а про непредсказуемость будущего. Потому что от малейшей ерунды идут в будущее бесконечные реверберации: какая-нибудь бабочка взмахнет крыльями – и – здрасте! – падение Римской империи. И может быть, сам факт предсказания уже влияет на дальнейшую судьбу…
Теперь начнется деликатное обсуждение: кому брать кота. Ясное дело, что не Вере. Я приехала на машине, а ей лететь пять часов на другой конец страны. Ну и потом, она ведь большой начальник, крупный предприниматель, а я так себе, сбоку припека. Гуманитарий. По договорам работаю.
Как в сказке: жил мельник, жил он, жил и умер… Оставил своим трем сыновьям наследство… Младший был у них типа Иван-дурак, младшему достался кот, и был он этим сильно опечален…
Любкин кот прячется с самого нашего прихода. Надо его разыскать, надо найти большую сумку… запихать кота в сумку… Что еще? Миски, корм. Теперь вонючий песок придется убирать, а еще коты линяют и тошнит их в самых неподходящих местах…
В углу Любиного шкафа он лежит на куче одежды и белья. Видимо, стащил отовсюду. Даже пару туфель из прихожей туда припер. Смотрит на меня из темноты как свидетель обвинения. Как чертов грозный судия. И мне теперь с этим жить?
– Вера, как он на меня смотрит… Ведь он же единственный из нас, кто всерьез горюет. В чистом виде горюет, без самоанализа и всяких психологических переливов. Для него эта квартира была самым прекрасным местом в мире.
Тут я сажусь, к Вериному очевидному гигиеническому ужасу, прямо на незастеленную постель, на которой Любка болела, с которой ее санитары увозили. Сижу на смертном одре. На Любиных стареньких, застиранных простынях. По-моему, Верка ей и подарила на новоселье, когда она наконец-то развелась.